— Так я это знаю, да и другие тоже, — не сдавался Чермак.
— О чем речь? — Ондржей перешел от прощупывания к разговору в открытую.
— О том, — сказал Чермак, — что в этой дыре попусту расходуется взрывчатка для победы великогерманского рейха. За здорово живешь тут бросаются материалом, который сгодился бы в другом месте.
— А как ты это себе представляешь? — допытывался Ондржей. — Ведь взрывчатка под строгим контролем…
— Мы это себе представляем так, — Чермак сделал ударение на первом слове, — можно спалить ее меньше, чем запишет в книжечку штайгер… Остаток уже ждут в другом месте.
— А что штайгер? — спросил Ондржей.
— В порядке, наш человек. И если из-за этого не доберешь в получку, он запишет тебе «липу»…
— Я не спрашивал о деньгах, — сказал Ондржей, еще недавно ради денег исколесивший пол-Европы, и выпрямился на затекших ногах.
Так он стал членом нелегальной коммунистической ячейки.
Партийная организация, годами преследуемая гестапо и службой безопасности, продолжала свою работу. Многие ее члены были казнены или сидели в концлагерях. Партия, загнанная в глубочайшее подполье, искала на Болденке новые связи, новых соратников. Одним из них стал и Ондржей.
Его жена ни о чем не знала. Дома он держался как обычно, был спокоен и добросердечен. Лишь вечером перед сном иногда уверял жену, что любит ее как прежде, когда они вдвоем бродили ночами по терриконам. Иной раз он делился с ней своими соображениями, какой будет жизнь после войны, или ронял замечание, что, если вдруг что-то случится, она должна воспитать Пепика так, как если бы он воспитывал его сам.
Йозефка в полусне обещала, не связывая эти разговоры ни с чем иным, кроме его работы. Ведь он теперь был забойщиком, а Болденка каждый год, главным образом перед рождественскими праздниками, требовала своей дани.
Гестапо усилило свою тайную деятельность, особенно в период гейдрихиады[9]. Агенты наводнили пивные, заводы, привокзальные залы ожидания. Болденскую ячейку раскрыл какой-то Голуб, бывший горняк из Пршибрамской области. Один из шахтеров-подпольщиков, привыкший к вечному чувству товарищества под землей, как-то ляпнул, что в Новой Европе даже такое товарищество потеряло силу. Как это, собственно, было, никто никогда так и не установил. После войны Голуба повесили. Перед смертью он рассказал, что Болденскую ячейку выследил чисто случайно, шестым чувством прирожденного шпика.
О готовящемся ударе гестапо болденские товарищи узнали слишком поздно. Чермак постучался в окно казенной квартиры Ондржея как раз в ту минуту, когда гестаповская машина с командой из четырех человек заворачивала к шахтерскому поселку Хабешовне.
Три гестаповца ворвались в маленькую кухоньку с пистолетами в руках, и один из них скомандовал:
— Хальт! Руки за голову и повернуться к стене! И без глупостей! Мы любим стрелять и стреляем метко.
Это замечание гестаповец бросил, подметив недоброе выражение глаз Ондржея. Они пришли арестовать шахтера, изнуренного тяжким трудом и скудным военным пайком, а встретили тут двоих, один из которых напоминал рослого гладиатора.
Они вытащили из постели перепуганную, ничего не понимающую Йозефку и перевернули вверх дном всю ее скромную квартирку. Несколько раз пнули и маленького Пепика, который спросонья мешался у них под ногами в этой сутолоке.
Ондржею и Чермаку надели наручники. Ондржей мрачно разглядывал свои браслеты. Он выглядел, словно силач на ярмарке, готовящийся к выступлению.
Гестаповцы кивнули на дверь.
Была морозная, январская ночь.
Возле гестаповской машины крутился промерзший водитель. Он безуспешно пытался завести ручкой заглохший и застывший мотор.
Самый высокий и толстый гестаповец, выждав с минуту, раздраженно оттолкнул его и попробовал сам крутануть ручку.
Мотор два раза простуженно кашляпул и смолк.
Верзилу по очереди сменяли двое гестаповцев, шофер пробовал помочь им из кабины стартером, но результат был прежним. Водитель вышел снова. После нескольких бесплодных попыток он истерично взвизгнул и принялся дуть на озябшие пальцы.
Толстый гестаповец наблюдал за ним с возрастающей злобой.
— Не думаешь ли ты, скотина, что мы будем мерзнуть здесь до утра! — заорал он прямо в посиневшее лицо водителя.
Шофер беспомощно пожал плечами.
— Я, наверное, смог бы завести, господа, — подал Ондржей непривычно смиренный голос.
— Ты? — удивился толстый гестаповец.
Но, глянув на фигуру Ондржея, казавшуюся в коротком полушубке еще более мощной, кивнул. Ондржей протянул закованные руки.