И все же летом прошлого года Кони ара начал подтачивать червь сомнения.
Однажды косил он траву на самом краю их земельного надела под Челом. За холмом, внизу поросшим высоким и густым лесом, а на вершине — голым и чистым, как лысина, начиналась Колачинская долина — земельные владения соседей. Кониар редко когда подымался на вершину холма. Луг под Челом был последним, самым отдаленным участком его земли.
А в этом году он заночевал на том поле. С раннего утра принялся косить. И чтобы Вероне или Зузке не пришлось тащиться в этакую даль, он решил еще перевернуть сено. Солнце, однако, спряталось за тучи, как будто собирался дождь.
Поворошив траву, он подумал, что хорошо бы, пока сено сохнет, подняться на вершину холма.
И вот он, не торопясь, вскарабкался наверх. Добрался до вершины и… остолбенел. Прямо ахнул. Внизу под ним, в Колачинской долине, вместо нескольких сот кривых полосок полей, раскинулось одно огромное поле.
У него захватило дух, он глазам своим не поверил и припустился бежать. Бежал до тех пор, пока не очутился в Колачинской долине. Взволнованный, застыл перед необыкновенным полем. Только здесь он ощутил, насколько оно необъятно. Межи исчезли, а от зеленоватого ржаного поля исходила какая-то особая, глубинная и торжественная тишина. Глаза Кониара вспыхнули страстью, кадык заходил от волнения.
С тех пор его постоянно что-то тянуло взглянуть на соседскую сторону. И однажды, во время одного праздника, между косьбой и жатвой, когда Кониары пошли в лес по ягоды, он завел сюда и Верону.
Земляники тут было видимо-невидимо, и он боялся, что до вершины холма они так и не доберутся. Поэтому, идя впереди, он поднимался все выше и выше, клича за собой и Верону, уверяя, что земляника там еще крупнее и спелее.
В конце концов он завлек ее на самую вершину.
Поставив корзинку, она поправила платок и вдруг воскликнула:
— Бог мой! Глянь-ка… Колачинская-то!..
Глаза ее вспыхнули от удивления. Она перекрестилась.
Он прикинулся, будто то, на что она ему указывала, он тоже видит впервые, а сам пристально наблюдал, какое впечатление произвело на нее поле, раскинувшееся внизу. Он радовался, что и она, Верона, тоже поражена и взволнована.
Обратно они возвращались по горному хребту и остановились перекусить у колачинской колибы. Невдалеке паслись овцы. Заметив Кониаров, к ним подошел бача вместе с каким-то мужиком. А тот оказался знакомым Кониара. Янко Гаврила! Они вместе участвовали в Словацком национальном восстании.
Оба вспомнили о том, как здесь, в этом шалаше, они ночевали иногда. Верона слушала их, а потом вдруг ни с того, ни с сего спросила:
— Как у вас там… из-за этих полей, — она кивнула в сторону Колачинской, — не ссорятся? Я слышала, будто в Леготе кооператив уже развалился. Крестьяне, взяв топоры да косы, набросились на тех, кто пришел мерить землю.
Кониар глядел на нее с удивлением. И даже не нашелся, что сказать. Да и Гаврила с бачей тоже молча глядели на нее.
Наконец Гаврила согласно кивнул:
— Что до Леготы, то вы, тетка, правду слыхали. Ну, да… кооператив распался. А знаете почему? Вот посмотрите!
Он отошел к овцам, которые, пощипывая травку, медленно тянулись вслед за бараном. Вдруг схватив яростно сопротивлявшегося барана, Гаврила потащил его в середину сбившегося стада. И швырнул его на овец, те бросились врассыпную.
Он обратился к Вероне:
— Ты погляди, как они бегут. И от кого? От собственного барана. Плетутся за ним, пока он их ведет привычным путем. А стоит ему орлом налететь на стадо, они тотчас — врассыпную. А ведь это всего лишь овцы!
Кониар и Верона не сводили глаз с медленно возвращающегося Гаврилы, а овцы, уже снова выстраиваясь за бараном, спокойно продолжали пастись.
Уже вечерело, когда он с мешком на спине спустился на дорогу. Стадо, позвякивая колокольцами, разбредалось по домам. Сытые коровы с налившимся, тяжелым выменем одна за другой лениво поворачивали головы и с мычанием входили в ворота.
Сегодня стадо возвращалось позднее обычного. Цыган Йожа Тёрёк, пронзительно взвизгивая, тщетно подгонял его. На долину быстро спускался вечер, окутывая деревню влагой и холодом.