Сосед Русняка Гриц согласно кивнул.
— Ясное дело, Имрих. Если бы они вели ту же политику, что до сорок восьмого года, тогда все было бы хорошо. А они теперь гнут другую линию, по-другому, наступают на нас.
Русняк махнул рукой.
— Каждый жил, как у господа бога заслужил. Теперь же черт воюет с богом.
Вдруг он обратился к Тёрёку:
— А ты, цыган, богу или черту служить будешь? Ответь-ка!
Кониар с волнением ждал, что скажет Тёрёк.
Тот весь посерел, завертелся.
— Я… чего я понимаю, хозяин, — произнес он тихо и покорно. — Ох уж эта политика! Да разве я тут что могу, хозяин!
Кониар понимал, что цыган крутит. Ведь и они, члены кооператива, с ним уже беседовали. Будущей весной, когда он погонит коров на пастбище, в деревне создастся уже два стада, Чье же стадо будет больше?
— Дурак. Башка ты пустая! — буркнул Русняк.
Цыган с облегчением принял пренебрежительный шест, которым хозяин сопроводил свои слова. Это означало, что теперь на него перестанут обращать внимание.
Четвертый за их столом, Олекса Гайдук, был уже пьян, но по-прежнему все еще пил жадно. Вот и сейчас он опрокинул в рот содержимое рюмки и в один миг пропустил его через горло. А потом, будто в его пьяном мозгу что-то пробудилось, неожиданно поднялся и вытаращил глаза на Кониара.
— Ах ты, иуда! Ты ведь тоже был против кооператива. Значит, купили тебя?
Русняк криво ухмыльнулся.
— Захомутали его. Этот голым родился, голым и подохнет.
У Кониара захватило дух. Наскоки Олексы его удивили, и на мгновение ему показалось, будто шею его стянуло петлей. Однако вскоре он понял, почему именно Олекса набросился на него. Он был деверем вдовы Валерии Гайдуковой и после смерти брата, которого в лесу задавило деревом, хотел заполучить его лошадей. А Валерия из-за страха перед Олексой и всей родней вступила в кооператив. Теперь на ее лошадях в кооперативе ездил он — Кониар.
Он поднялся, его прямо трясло со злости.
— Купили? — неожиданно громко выкрикнул он, но голос словно застрял у него в горле. — Купили? Ты думаешь, все на свете только покупается и продается? Да? Все, и жена тоже?!.
Олекса рассвирепел. В деревне было известно, как он женился на красавице Гизеле Валковой: договорился с ее отцом и выменял на корову. Олекса взревел, хотел броситься на Кониара, да упал.
Все встали.
Кониар помялся-помялся на месте, потом сунул трактирщику деньги и вышел.
На улице он почувствовал удивительное желание пойти к Дане Варге и услышать голоса друзей. Поэтому он и направился к дому председателя. Но там было темно и тихо. Раздосадованный, он побрел обратно. Окна домов уже давно были темными. Деревня погрузилась в тишину. Но Кониару почудилось, что возбуждение и напряженность преобразились в иные, куда более зловещие звуки, исходящие от каждого дома, мимо которого он проходил. В воздухе словно что-то висело, мешая свободно, глубоко дышать. Тьма давила грудь, и отовсюду ему будто слышались злые, пронзительные голоса:
— Иуда!..
— Хомут на тебя надели!..
Где-то в конюшне сердито фыркнул конь, и цепь, которой он был привязан, звякнула в ночной тиши резко и неприятно, как кандалы преступника.
Перед избой Олексы Кониар насторожился.
Остановился. Откуда-то доносилось глухое похрапывание и быстрое сладкое причмокивание. Затем заскрипела дверь, и на крылечко упал мигающий желтый конус света лампы. Послышался сдавленный женский вздох. Кониар разглядел в свете лампы сморщенное от отвращения лицо Гизелы. Перед ней лежал пьяный Олекса: он, как свалился, так и уснул с обслюнявленным лицом. Вокруг него бегала, повизгивая, собака.
Кониар содрогнулся. Меж тем Гизела, поставив лампу на крылечко, оттолкнула ногой пса, схватила мужа и с трудом поволокла его в избу. Он слышал, как она приглушенно, сдавленным голосом шепчет слова, полные брезгливого отвращения.
Кониар, притаившись, стоял до тех пор, пока Гизела не вернулась за лампой. Желтый конус света исчез. Тьма словно еще более сгустилась.
Кониар вышел из своего укрытия и двинулся дальше, но облегчение почувствовал только, когда ступил на свой двор. Между тем вокруг посветлело, наверное, в разрыве туч, над холмами вдруг проглянула луна; он скорее ощущал, чем видел, что откуда-то из мглы просачивается лунный свет. И тут он заметил, как в этом тусклом свете блестит топор, безмятежно оставленный на чурбане, и металлическая бадья, валявшаяся под грушей.
«Конечно, это Зузка их тут бросила», — пробормотал он, как вдруг услышал за домом шорохи и быстрые осторожные шаги.