Если стремишься о чем-нибудь забыть — читать не нужно.
Лучше уж встать, откупорить бутылку пива и закурить кто знает которую по счету сигарету.
И включить радио.
Когда он поймал станцию, которая работала еще после полуночи, и пространство заполнила леденящая душу музыка ночного концерта, он лег на спину, одну руку заложив под голову, другой придерживал зажженную сигарету.
Он не боялся уснуть.
Усталость одолевала его лишь под утро, но тогда уже нужно было вставать и двигаться, двигаться…
Так текли его дни. В смутном полусне, в неустанном чередовании света и тени; и уже казалось, что он оправился от пережитого потрясения, которое отняло у него веру сразу в несколько жизненно важных установлений.
Но однажды, когда он, мучимый бессонницей, вновь нажал клавишу радиоприемника и в темноте загорелся волшебный зеленый глазок, из репродуктора послышался голос, напомнивший, что ему никогда не избавиться от своих мучений, что он навеки обречен переправляться через реку Стикс и все равно ничего не сможет забыть.
«Папочка, папочка…» — раздалось у него в ушах, и, право, он мог бы поспорить, что это донеслось из приемника, хотя он отлично знал, что этот инструмент глух к человеческой боли, и голос исходил откуда-то изнутри, из глубин его души, выплеснувших эти слова.
«Папочка, не отбирай у нас радио!»
Эти слова так подействовали на него, что он вновь очутился на тропинке, ведущей к дому, из которого недавно вынес письменный стол, укрепил его на кузове автомобиля, взятого у приятеля, и теперь возвращался в пустую комнату, чтобы захватить с собой несуразный ящик приемника — все те вещи, которые по решению суда были оставлены ему.
За зарослями смородины он заметил фигуру тещи — святой козы, — она полными горстями запихивала в рот клубнику. Вот это как раз для вас, подумал он, клубника, она размножается и растет сама по себе, никаких тебе забот, приходи и рви, сколько хочешь. Не важно, что с каждым годом ягоды, вырождаясь, мельчают и мельчают, главное — их много.
Она притворяется, будто не видит его, но это было бы удивительно, она вышла разведать, приедет ли он вовремя, как написал. Он действительно появился минута в минуту, обнаружив в пустой комнате стол с радиоприемником: они очистили пространство, постаравшись, чтобы бывшая жена и тесть его не встретили.
И ребенок тоже.
Дом стоял тихий, будто заколдованный. Когда он шел к калитке, края приемника больно врезались ему в бок. Еще несколько шагов, и все страдания останутся позади, они правильно сделали, что заперлись где-то, испарились, словно пар из кастрюли; кто знает, обошлось бы все так спокойно, как теперь, или нет. Возможно, они наблюдают за ним сквозь занавеску и радуются тому, как все обернулось.
Внезапно он понял, что думает о сыне, сердце обожгла боль и нежность, ему ужасно захотелось хотя бы взглянуть на него. Он обернулся и заметил, как малыш выскочил из дома и подбежал к нему, едва сдерживая слезы, его четырехлетний Павлик.
Торопливо подыскивая слова, он связывал их в бессвязное целое, чтобы ответить на фразу, которая неминуемо должна была последовать:
— Папочка, не уходи, останься здесь, с нами.
Он предвидел, что прощание будет нелегким, наверное, придется пообещать, что он скоро придет, — приду, вот увидишь, — поцеловать сына в щеку и мгновенно уйти, чтобы никто не увидел навернувшиеся на глаза слезы. Однако пока что он нерешительно топтался на одном месте, а мальчик остановился перед ним, поднял палец вверх и тоненьким голоском попросил:
— Папочка, не забирай у нас радио…
Совершенно ошарашенный, он посмотрел мальчику в глаза, но в них не выражалось ничего определенного, за что можно было бы ухватиться. Значит, тебя подослали, маленький, неплохо придумано, так сыграть на растравленных чувствах сумеет только мастер. Значит, речь вовсе не обо мне, им важно барахло, которое они вынуждены мне отдать, отняв у меня все остальное. И тебя тоже, мой маленький. Нет, плакать мы не станем, правда?
И чтобы укрепить себя в мысли, что в эту постыдную и унизительную минуту он поступает правильно, он еще крепче прижал к себе приемник.
И мальчик понял.
Повернувшись на месте, он бросился обратно и жалобным голоском заверещал: