- Вще, вще, башта, квиты, отпушти, я отполжаю.
- Он... мой! - я задыхалась, в горле саднило от крика.
- Твой, твой, - сказала нижняя. - Отпушти.
Остальные три пасти скулили на разные голоса. Вынуть руку оказалось не так-то просто. Зубы у черного были загнуты внутрь, таща руку я располосовала ее чуть ли не до кости. Черный и не подумал злорадствовать, ему здорово досталось: обе нижние пасти были изорваны в клочья, языки болтались бахромой. Освободившись, он быстренько удрал на четвереньках в толпу. Я огляделась свирепо - нет ли еще желающих попробовать моих когтей?
Желающих не оказалось. Зато я встретилась взглядом с человеком - он успел за это время повернуться на бок и приподняться на локте. Встать, что ли, пытался?
Я подползла к нему, не заботясь о ложной гордости: уж очень болело искусанное колено.
- Ну ты... и горазда драться... подруга... - Человек, кряхтя, опустился обратно на подстилку. - Что это... за чучело?
- Это мой брат.
Я оглядела себя. Грудь и живот у меня превратились в мочало, правая рука искромсана.
- Страшно тебе, человек?
- Страшно. Смотреть на тебя страшно... вся в кровище.
- Пусть только попробуют, - я принялась вылизывать раны. - Пусть попробуют у меня мое отнять.
- Это я, что ли, "твое"?
- Ты.
- Зачем я тебе?
- Нужен.
- Именно я?
Я посмотрела на него недовольно. Нет, конечно. На нем свет клином не сошелся. Просто незачем было лапать меня за голову и говорить всякие глупости. Соображать надо, что и кому говоришь! "Будь здорова, подруга!" Будь здорова... Да я твоих правнуков переживу, червь двуногий.
Этот черный ублюдок был частично прав. Человек меня не боится, значит я не могу заполучить его. Но страх не единственный путь. Отчаяние, боль, усталость. Тоска, ненависть, беспросветная хандра. Любая сделка с такими как я. Предательство. Клятвопреступление. Проклятие. Да мало ли...
Семьдесят лет у позорного столба посреди свиного загона. За это время я лишилась половины левого уха и двух пальцев на ноге. Хорошо хоть нос и глаза целы остались. Таково наказание за небольшую провинность. Ну ладно... за большую. За большую провинность. За очень большую. Ладно, я оттрубила свое. Семьдесят лет как один день, а в году - одна ночь передышки. И после этой ночи - опять на тумбу. Но теперь мне был дан шанс выкупить свободу за потерянную душу.
Семьдесят раз, и до того еще семижды семьдесят раз я вылетала на охоту и возвращалась с добычей чаще чем без нее. И только сегодня эта добыча стала ключом к милости Господина.
Вот она лежит, моя добыча, закатив глаза. Еле дышит. Прыгнуть ему на грудь, сорвать повязки, запустить пальцы в рану...
- Куда подкрадываешься, слякоть пятнистая?
Горгулья, похожая на меня как родная сестра, только не свинцово-серая, а полосатая как кошка, шарахнулась назад и зашипела. Я склонилась над человеком, приподняв горбом крылья:
- Пшла прочь! Мое!
- Сама не ест, другим не дает, - тявкнула полосатая, но отступила.
- Воды... - пробормотал человек.
Лицо у него совсем помертвело, глаза провалились, между веками слюдяной полоской поблескивали белки. Отъехал. Ну и ладно, болтать меньше будет. Я еще раз огляделась, согнулась колесом и принялась вылизывать живот.
Пропасть, больно-то как...
Вокруг постепенно делалось тише. Мои братья и сестры, вдоволь насытившись и вволю надравшись, один за другим вылетали через пролом в крыше. Кое-кто уносил с собой еще живых, чтобы натешиться с ними дома. Обе жаровни были перевернуты, угли рассыпаны и затоптаны, и только в одной плошке трепыхалось прозрачное пламечко. Горячий дух болезни сменился вонью перегоревшего жира и кислым запахом смерти. Воздух потихоньку остывал.
- Кайрэ.
Я вздрогнула, услышав знакомый голос. Наэ стоял надо мной и улыбался, на губах его смолой блестела кровь, а все тело до кончиков пальцев горело язвящим глаза фосфорным огнем. Пряди волос дождем осыпались на грудь и казались трещинами во льду, и пятна черной крови - выжженными дырами. Он протянул руку.
Я невольно подалась назад.
Нет.
Не отнимай у меня мое, наймарэ. Истинным твоим именем заклинаю...