О Договоре и работе по Вызову отщепенцы почти не имели понятия и действовали от случая к случаю. Держались порознь, чтобы меньше бросаться в глаза, и всё больше культивировали суеверия. Например, считали, что для зачатия логра необходимы две разнополых особи — и не во имя одной лишь респектабельности, — что католический брак вреден для здоровья, а будущие матери непременно должны поддевать вниз плотные кюлоты. В целях маскировки особого рода припухлостей.
Мишель тоже нацепила под юбки нечто вроде жёсткого дородового бандажа с завязками, что слегка уравновесило убогий турнюр. Её приятель (таких в нынешнее время называют «партнёр») не выражал восторга по поводу чужой брюхатости, но и не протестовал: его собственные проблемы могли оказаться похуже. Наш сильный пол не толстеет и не худеет вот так запросто.
Любимая хозяйка Мишель, мадам Валери, в то время была месяце на восьмом, беременность проходила в тревогах, и думать о том, виноват ли в случившемся кто-то из прислуги или, не дай Боже — хозяин, ей было недосуг. Почему юной логре вообще понадобилась огласка? Дело в том, что плод, хоть и небольшой по сравнению с человеческим, за два месяца внеутробного существования растёт бурно, двигается внутри своей маскировки порывисто. К тому же будущая мать хорошо знает, что через небольшое время ей придётся объяснять резкий прилив молока к грудям, а то и продольный шрам, идущий от пупочной вмятины к лобку — тогда уже вовсю практиковали кесарево сечение под хлороформом.
Итак, тридцатого октября ребёнок благополучно отпочковался. Сам я, естественно, того не помню, но мне описывали запредельный ужас матушки, когда, перетянув пупочный канатик и бережно вскрыв яйцевидную оболочку, она убедилась в том, что я противоположного с ней пола.
Девица (лет семидесяти с небольшим), родившая незаконного младенца, ловила на себе косые взгляды людей. Логра, произведшая на свет явного уродца, подвергалась остракизму соплеменников. Если учесть, что всё племя спасали только предельная сплоченность и виртуозная скрытность и что решение по поводу нужно было принимать немедленно, можете себе представить, какие флюиды исходили от бедной Мишели!
Примерно такие же, как от человека, который пробует телепатически вызвать.
А Мишель лихорадочно размышляла.
Попросить дружка признать младенца своим? Невозможно: он испытает то же отвращение, что и прочие логры. К тому же приятель Мишели был на удивление худощав даже для не-смертного, а насчет её беременности знали все, кому положено знать. Не-смертные дети были редкостью и благословением. Скрыть ото всех? От людей — привычное дело, от своих — практически невозможное. Убить? Родитель-логр, почти как во времена античности, был властен над своими чадами, смертные люди в худшем случае обнаружили бы нежизнеспособный выкидыш, но всё внутри Мишель протестовало. Я так думаю, оттого, что убить дирга куда более хлопотно, чем свернуть шею курёнку. То же — детенышу ощипанной курицы, то же — поросёнку длинной свиньи. Эвфемизмы человечины, если кто понял.
Мысли бедной родильницы метались в суматохе, губы кривились. Руки сдавливали крошечное тельце куда плотнее, чем было нужно для его безопасности.
В это самое мгновение на пороге потайной каморки, где происходило описанное выше, появился некто, по виду человек. Мишель смутно припомнила всё, что знала о нём от «чистых» старейшин: как Белэ, Малона и Тейсса, его скрытно отпустили после суда надо всеми коммунарами. Он был из тех предводителей, кто спасал Париж, а не жёг его на глазах у версальцев, и теперь искал корабль, чтобы отплыть из страны во избежание огласки — хотя бы в те колонии, куда отправляли прочих коммунаров, но свободным.
Отворить заложенную крепким засовом дверь было для него пустяком. Взять мальчика из дрожащих рук матери и прислонить к накрахмаленной до хруста рубашке — делом секунды.
Теперь она могла кое-как разглядеть и оценить мсье Ламбуа. Лет сорока навскидку, лощёный, как аристократ, изысканный, будто денди, белокож и белобрыс почище любого северянина из тех, что вынужденно поменяли страну. Плодные воды и слизь, которые остались на трепещущем багровом тельце, испачкали не только ладони, но и грудь, но этому господину, казалось, было всё равно.
Тот, кто не дорожит чужим мнением. Пожалуй, анархист, как те, кто организовал сопротивление в столице. Но явно не бунтарь. И вовсе не человек. Теперь, с глазу на глаз, Мишель поняла это куда как отчётливо.
— Сударь, кто вы? — пролепетала она. — Эльзасец или лотарингец?