— Что же вы, такой статный молодец, а пьете воду? — спросил улыбчивый сосед, являя охоту к разговору.
— Из экономии, — ответил Луций, тоже улыбнувшись. Он был не против приятной застольной беседы.
— Похвальная умеренность в вашем возрасте. По речи в вас слышен чужестранец. Из каких вы мест?
— Я швед, — отвечал Катин, солгав только наполовину. Он уже решил, что во время путешествия через Пруссию будет аттестоваться этой безобидной нацией.
— Неужто в Кенигсберге нет никого, кто угостил бы вас пивом?
— Я ни с кем здесь не знаком.
Господин приподнялся.
— Не позволите ли к вам подсесть? Не люблю пить в одиночестве.
Переместившись, он представился Михаэлем Райзнером, зубным лекарем.
— А я Луциус Катинсен.
— Улыбнитесь пошире, — весело попросил приветливый немец. — Я всю жизнь гляжу людям в рот и научился читать характеры по зубам.
Луций засмеялся, сочтя эти слова за шутку.
— Превосходные зубы! — восхитился господин Райзнер. — Вы совершенно здоровы, бодры и проживете долгую жизнь. По какому делу вы в Кенигсберге?
— Проездом. Я следую в герцогство Вюртембергское, в тамошний Тюбингенский университет.
— И путешествуете в одиночестве? Как это, должно быть, грустно! — огорчился за молодого человека сердобольный лекарь. — Мне желалось бы оставить у вас добрую память о кенигсбергском гостеприимстве. Эй, трактирщик, пива моему шведскому другу!
Хоть Катин и отказывался, но щедрый кенигсбержец настоял на своем.
Перед Луцием поставили увенчанную пеной кружку.
Смущенный и тронутый, он поглядел вокруг и вдруг заметил, что неприятный сосед слева, тот, что в зеленом кафтане, чуть покачивает головой — черт знает в каком значении. Должно быть, в ответ каким-то собственным мыслям, таким же кислым, как он сам.
— Выпьете за здоровье нашего короля Фридриха? — предложил Райзнер.
Отказываться было бы неразумно. Катин кивнул.
— Все вниманье! — провозгласил лекарь, вставая и воздевая свою кружку. — Сей славный юноша пьет за здоровье его величества — и за мой, Михаэля Райзнера, счет!
Верно, у них тут такой обычай, подумалось Луцию. Он тоже поднялся, поклонился глазеющим на него людям, причем мрачный опять мотнул головой и сделал еще некий знак бровями. Надо будет после подойти и спросить, чего он хочет, сказал себе наш герой.
Он пригубил пиво, которое оказалось горьким и жидким.
— Еще, еще! — подбодрил угощающий.
Но стоило Катину как следует приложиться, как он был остановлен — прегрубо ухвачен за локоть.
— Довольно, — сказал Райзнер.
Он больше не улыбался, лицо его утратило всякое добродушие.
— Вы все свидетели, что этот человек пил пиво за короля, оплаченное мною, Михаэлем Райзнером, патентованным вербовщиком армии его величества! — громко объявил никакой оказывается не лекарь залу, а Луцию молвил: — Всё, парень. Ты зачислен на службу в великую прусскую армию. Следующие двадцать лет будешь покупать себе пиво из солдатского жалованья — 3 талера 15 грошей в месяц.
Что это не шутка, Катин понял, оглядев трактир. На него глядели с жалостью, а левый сосед, недавно подававший невразумительные знаки, ныне произвел другой, совершенно ясный: постучал себя костяшками пальцев по лбу.
— Подите вы к черту с вашим пивом! — рассердился тогда Луций. — Сколько оно стоит? Я заплачу сам.
Вдруг четверо синемундирных солдат разом вскочили и приблизились к столу. Сделалось ясно, что они тут не сами по себе, а при вербовщике. От пятерых не отобьешься, а коли на их стороне еще какой-то местный неправедный закон про дармовое пиво — совсем беда.
В трудных жизненных позициях следует не паниковать, а призывать на помощь Рационий. Так наш герой и поступил.
— Сколько ты получаешь за рекрута? — спросил он коварного человека.
— Если такого роста, как ты, и со всеми зубами — десять талеров.
— Я тебе дам вдвое.
— Не могу, — с сожалением ответил вербовщик, покосившись на солдат. — За такое у меня отберут патент и посадят в тюрьму.
— Втрое, — предложил тогда Луций, не давая воли отчаянью. — Дам тридцать талеров! Даже тридцать пять. Это всё, что у меня есть.
Михаэль Райзнер посмотрел на служивых.
— Ребята, если каждому дам по талеру, не выдадите?
— По два, — сразу сказал один. Остальные кивнули.
У Катина отлегло от сердца. Пускай он будет без гроша, зато свободен!
Повернувшись к стулу, на котором висел плащ, он сунул руку в карман, но кошелька там не обнаружил. То же и во втором. Что за наважденье?