«Дело, которое мы начинаем, легкое само по себе, становится трудным и даже опасным по своим последствиям. Мы хотим быть беспристрастными, сообщать своим читателям все, что только услышим. А ведь мало ли что говорят… Заочно и про царя говорят, а писать про него еще никто не писал безнаказанно… Таким образом, благоразумный читатель видит, что одно средство спасти нас и нашу газету — молчание. Пусть потомство оценит нас, — мы не хотим громкой славы в настоящем, и в этом отношении девизом нашим будут слова поэта:
Из этих слов видно, что Добролюбов придавал большое значение своему начинанию.
«Слухи» поражают серьезностью своего содержания, зрелостью политической мысли, резкостью и прямотой в оценке таких вещей, которые вообще не подлежали обсуждению в крепостнической России. Каждый номер газеты мог легко привести Добролюбова в Сибирь. Угнетение народа, крепостное право, реакционный режим самодержавия» личность и поступки самого царя, произвол царской администрации, гнет цензуры — вот главные темы, поднимавшиеся на страницах «Слухов». Это были самые острые вопросы, волновавшие тогда передовых русских людей. Но только немногие в ту пору решились бы, подобно Добролюбову, запечатлеть на бумаге свои тайные мысли и чувства. Недаром писал он в первом номере «Слухов»: «Пусть потомство оценит нас…»
Второй номер газеты, вышедший в ближайший понедельник, Добролюбов посвятил рассказу о торжественной церемонии в Петербурге по случаю «именин имеющего быть помазанным от господа царя нашего Александра Николаевича». В своем ироническом описании Добролюбов показал себя мастером политического фельетона:
«…От Аничкова дворца до Невской лавры стояла по обеим сторонам улицы длинная шеренга конных воинов… С девяти часов собрались толпы народа… На балконах и из окон были… вывешены ковры, платки, старые одеяла, халаты и пр. т. п. в знак того, что всем жертвует русский народ ради царя своего. В половине одиннадцатого показался он из Аничкова дворца на рыжем коне, в красных штанах, в казацком костюме… Впереди всего царского поезда ехал церемониймейстер и несколько гусар, приказывавших всему собравшемуся народу снимать шапки и кричать «ура»… Блеск торжества еще более возвышался духовною процессиею с образами и хоругвями. Говорили, что сам государь хотел нести образ, но почему-то это не исполнилось: может быть, он побоялся упасть под тяжестью креста, а может быть, опасался скомпрометировать себя перед важными людьми, сделавшись носильщиком досок. Как бы то ни было, народ проводил его приличным воззванием на татарском языке до Невской лавры, и здесь, у врат этого рая, стали синие и серые херувимы, воспрещавшие профанам лицезрение царское. Только звезды и звездочки пошли во врата святой лавры, и таким образом явилось там настоящее царство небесное. К сожалению, солнца правды там не было…»
В заключение автор фельетона рассказывал, как в лавре царя встретили петербургские портные-немцы и один из них произнес на ломаном языке речь, до того умилившую державного именинника, что он пообещал оратору какую-то важную должность: «одни говорят — в ведомстве православного исповедания, а другие — в министерстве народного просвещения. Последнее — вероятнее», — саркастически прибавляет Добролюбов.
Но еще больше, чем новому царю, в «Слухах» доставалось «незабвенному» Николаю I: ему посвящены целых три номера газеты. Стремясь вплести несколько свежих листков «в кровавый венок славы» этого «ужасного тирана», Добролюбов с поразительной осведомленностью изложил множество эпизодов из истории его бесславного царствования (некоторых эпизодов он уже касался в письме «воскресшего Белинского»). Здесь и выходки самодержца во время пребывания его за границей, например в Австрии, где царь — эта трехаршинная колонна со звериной физиономией — лично разгонял народ, собравшийся перед резиденцией австрийского императора; здесь и преследования Пушкина; и ханжеский разговор с молодым поэтом Полежаевым, которого Николай поцеловал в лоб перед тем, как сослать в солдаты; и гнусная расправа с декабристами; и разгул служебного грабительства, никогда еще не достигавшего таких размеров, как в последние годы «благословенного» царствования Николая Павловича. «Мы могли бы привести сотни поразительных примеров, — говорится об этом в «Слухах», — Но думаем, что лучше будет представить их впоследствии в некоторой системе, и для того просим читателей припомнить то, что случалось им видеть или слышать об этом, и сообщить в редакцию…»