LIBERTÁ
Под знойным небом Рима,
Когда сенаторы в палатах душных
Набили брюха плотью мира
И погрузились в сон натужный,
На плиты города ступила
Нога в сандалии истертой.
То был гонец в лацерне длинной,
Испепелен дорогой долгой.
Топтал он земли Нила,
Моря и реки он видал.
Под звездным небом Тигра,
За камнем был ему привал.
Но вот в конец изнеможден,
Ступил гонец в владенья Рима.
И вдоль домов и вычурных колонн,
И вдоль дворцов неразрушимых
Он брел к верховному Сенату.
А люди в праздничных лацернах
И бедняки в худых пенулах
Смотрели сонно вслед ему.
Издалека еще заметил он
Дороги долгой свою цель —
Злата и мрамор тех ворот
И внизу столпившийся народ…
Ну а сенаторы лениво
Вкушали с веток виноград
И на людей смотрели горделиво,
Ведь это их чудесный град!
Поблекший лоск седин,
Шелка туники дорогой,
На перстне огненный рубин,
И взгляд ленивый и скупой.
Слуги народа —это факт —
Позволили впустить двух человек
И объяснили им, что так и так:
Работать им мешал народ – пустяк.
***
Земля остыла, день иссяк.
По гладким плитам проплывал
Пропоиц радостный косяк,
И женский голос тихо напевал.
А на ступенях ледяных лежал
Гонец под надписью “Senato”,
И мысли, как заточенный кинжал,
Врезались, сердце разрывая.
Он сын природы неизвестный,
Всегда под небом ночевал,
Его подушка – камень серый.
Он от природы злобы не встречал.
Ее всегда он чувством понимал,
И не страшился диких тварей,
И не пугал его девятый вал. —
Не встретить вам похожей пары.
И лишь придя в Великий Град,
Он ощутил холодное дыханье.
Гонец жестокость повстречал у врат,
Он равнодушия почувствовал ласканья.
Но небо его никогда не покинет,
Никогда не посмотрит надменно.
Земля его одеялом накинет —
Вратами не укроет презренно.
Он тихо встал в ночи,
Открыл кожевенную сумку,
И полетели вместе с ветром чертежи,
Бумаги, документы и рисунки.
Он что-то ново совершил
Под шелест тихого триумфа.
А дальше верите иль нет?
Поближе к свету и луне,
Поближе к звездам, к темноте,
Он вместе с ветром улетел!
HOFFNUNG
В немецких Альпах под дождем,
Меж склонами равнин и плоскогорий
Запряталась деревня, укрытая хребтом.
Грюнштайн – поселок самый скромный.
Там дым клубится над домами,
В печах теплится жаркий хлеб,
Там лошади гуляют меж дворами,
И свиньи заперты во хлев.
В Грюнштайне есть таверна.
По вечерам бессонные гулянья,
В хмельном угаре скверно,
Но стоны сердца заглушает.
А над покровом скользких крыш,
Вдали от терпкого вина
В горах укрылось место пастбищ,
Здесь пастухи скучают у огня.
Один из них совсем ребенок,
И хоть уже второй десяток,
А сердцем юн и глупо скромен,
И звали парня просто – Якоб.
Немного худ, немного рыжеват.
Глаза прикрыты и светлы,
На плечи брошен грубый плат.
Он чутко дремлет у сосны.
Он не похож совсем на викинга,
И “Варвар” имя не идет;
Натура скромная, не дика…
А рядом ветви терна,
Под ними сонно бродят овцы,
Топча нефритовые травы,
Съедая сонные колосья
Под небом темно-алым.
Пастух младой встает неспешно,
И легкой поступью по травам
Подходит тихо и беспечно
К стадам и маленьким ягнятам.
Они почти как он:
Кудрявы, молчаливы и скромны;
Их не волнует царский трон,
Князей и феодалов жадных войны.
Он тихо с ними говорит,
Лаская грубою рукой,
Внимая свет ночной зари
И слушая сверчков нестройный хор…
Пастух весь скот согнал
И, плащ худой накинув,
Повел покорные стада
Домой, к гулянию и пиву.
А в городе царил веселый дух.
Ликерным запахом притворно-диким
И терпкой влагой медовух
Укачен выпивки любитель.
Визжала хриплая свирель,
Шальных танцовщиц привлекая.
И эта пьяная метель
Ревела, небо затмевая…
Юноша, чудак наш Якоб,
Сойдя со склона темных пихт,
Идя в главе немого стада,
Ступил на камень твердых плит.
Встречал его скупой пейзаж:
Канав помойных кислый смрад,
Навоза непреступный кряж,
Истошно-скверный чад.
Так шел он по дороге
Под злобный крысий писк,
Но вдруг у поворота
Услышал жуткий женский визг.