В забоях Москвы и в карельской разведке
Он все позабыл, что прошел в семилетке,
Денька одного не хватило и часа
Программу пройти до десятого класса.
Сейчас он провалится с треском и громом!
Поскольку со мной это тоже бывало,
Вопрос задаю я друзьям и знакомым:
Ужели вы прожили жизнь без провалов?
Профессор помочь ему хочет, но тщетно.
Смелей, бригадир! Что случилось с тобою?
Но радость Оглоткова Коле заметна,
И память о прошлом — как отзвуки боя.
И он возвращает измятый билетик:
«Наверное, мне в институте не место,
Простейших вещей не могу я ответить,
А ждать снисхождения было б нечестно,
Приду через год». И решительным шагом
Он вышел, стуча каблуками чеканно.
Оглотков зашарил рукой по бумагам,
В нем вспыхнула зависть, как это ни странно:
«Какая таится в Кайтанове сила,
Он и провалиться умеет красиво!
А мне и в победе отрады не будет, —
Таланты мои проявить не давая,
Стоят на дороге такие вот люди,
Повсюду растут, как преграда живая».
И вспомнил он часть этой светлой преграды —
Веселых ребят из ударной бригады:
«Теплова заделалась важной персоной —
Ей дан в управленье участок кессонный.
А летчик Уфимцев — не слишком ли скоро
Мальчишке присвоили званье майора?
Алеша Акишин — сопляк и негодник —
Теперь краснофлотец и даже подводник.
Еще сочинитель в компании этой.
Шагает он весело по неудачам,
Его комсомольцы считают поэтом,
А критик назвал „оптимистом телячьим“».
Бессильно бесился товарищ Оглотков
И всех был готов посадить за решетку.
Зажать бы людские дороги и судьбы,
Своей подчинить отравляющей воле,
А самым ретивым — тем шею свернуть бы,
Чтоб только не чувствовать собственной боли,
Чтоб только не видеть, как неумолимо
Горой на тебя наползает эпоха,
Где строят, как дышат, где правда любима,
Где места не будет для чертополоха.
Учение в голову что-то не лезло.
На черта сдалась ему аспирантура!
А мир наполнялся бряцаньем железным,
Далекие выстрелы слушал он хмуро.
И время в ускоренном темпе шагало.
Два раза одежды меняла природа.
Весна сорок первого года настала,
Настала весна сорок первого года.
Той нежной весной мы встречались не часто,
Друзья-метростроевцы. Славик был болен.
Кайтанов со смены бежал за лекарством,
Над жаркой кроваткою плакала Леля.
Не плачь, инженер, что пронизано детство
То хрипом простуды, то пятнами кори.
Сынок выздоравливать стал наконец-то.
Еще впереди наше главное горе.
Мы выдержим! Много товарищей рядом!
…Но я про Оглоткова речи не кончил.
Тревожному времени рад и не рад он:
Скрестились в нем качества зайца и гончей.
Глава двадцать пятая
В ИЮНЕ, НА РАССВЕТЕ
Брюссель безжалостно разграблен,
Придушен древний Амстердам,
С петлей на шее Копенгаген,
И Прага — боевой плацдарм…
Как было б тихо все и мило,
Когда б не эти времена!
Скучает под Берлином вилла,
Там Грета бедная одна.
А муж, любивший жар каминный,
Картишки, тихий разговор?
О боже мой! Он ставит мины!
Подумать страшно: он сапер.
На Гуго каска с эдельвейсом,
На пряжке, надпись: «С нами бог».
Берлин сквозным проехав рейсом.
Домой он забежать не смог.
Его в Париже звали «бошем»,
Но там он очень славно жил,
А вот сегодня переброшен
Вдруг на восток, в унылый тыл.
Зачем? Солдат обязан строго
Секретный выполнить приказ.
Но вот знакомая дорога,
По ней он едет в третий раз.
(В Москву он ехал и обратно
Когда-то мимо этих нив.)
На летний мир смотреть приятно,
Глаза ладонью заслонив.
И лишь когда на берег Буга
Июньской ночью вышел взвод,
Догадка осенила Гуго
И вызвала холодный пот: