«Да, с концепцией такою
На метро работать как?»
«Не вернут на шахту Колю:
Слишком резок он, чудак!»
Глава тридцать восьмая
МИРНЫЕ ДНИ
Полковник Уфимцев приехал в столицу
С большим чемоданом, с японскою водкой,
С такими рассказами про заграницу,
Что зимняя ночь показалась короткой.
Как будто не старше он стал, а моложе,
Хотя не в одной побывал переделке.
И щеки покрыты пушистою кожей,
И брови как две золотистые стрелки.
Привез кимоно он с драконами Тане,
А Леле такое ж, но только с цветами.
А Славику — куклу в стеклянном футляре:
«Ну как не учел я, что вырос наш парень!»
И сделалось Тане по-взрослому страшно
От звона его орденов и медалей,
От этой повадки его бесшабашной:
Наверно, в разлуке не знал он печалей.
Но утром не прежний — душа нараспашку, —
Задумчивый и совершенно не пьяный,
Сказал он, на брови надвинув фуражку:
«Нам надо пойти прогуляться с Татьяной».
Вот этого Таня как раз и боялась.
Ее никогда он не видел зимою,
А тут еще шубка совсем истрепалась,
И мех на подоле свисает каймою.
Губами сухими, как будто от жажды,
Хотелось Уфимцеву прямо и честно
Сказать, что он видел ее лишь однажды
И как будет дальше, еще неизвестно.
Но вместо того он сказал ей спокойно,
Что в загс они утром отправятся завтра,
Что он ее образ пронес через войны, —
И это была полуложь-полуправда!
А Тане, смущенной, хотелось поведать
Ему о прихлынувшем к горлу мученье,
Что он для нее был мечтой о Победе,
Не Славкой, а Славой — в высоком значеньи.
А нынче шумит он, острит грубовато,
Дымит папиросой, пьет желтую водку…
А может, она перед ним виновата,
Что слишком поверила встрече короткой?
Хотелось сказать ей: «А может, не надо?
Был вечер свиданья и годы разлуки».
Но грустно шепнула она: «Как я рада!» —
Чтоб только конец положить этой муке.
Он вспомнил полячку из города Люблин
И девушку из офицерской столовой
И громко солгал ей: «Легко, когда любишь,
Быть верным возлюбленной в битве суровой».
Снежинками их обвенчала столица,
И щеки румянцем украсила вьюга,
Решили в гостиницу переселиться
Они, загрустив, но поверив друг в друга.
И если была в том частица обмана,
То каждый себя обманул, не другого.
…Наутро Уфимцевой стала Татьяна.
Все в мире чудесно, красиво и ново.
Сомненья ушли, унеслись огорченья,
Она дождалась своей радостной доли.
Полковник легко получил назначенье,
Он будет в Москве испытателем, что ли…
Видать, у начальства в чести,
На «эмке», машине казенной,
Он едет на службу к шести,
Оставив любимую сонной.
Прикрыл осторожно он дверь,
Не то она рано проснется.
Пускай отдыхает теперь,
Метро без нее обойдется.
Не знает жена ничего
О службе его, о работе,
Все ждет и жалеет его:
Не холодно ль там, в самолете?
Не скучно ль ему одному,
Не страшно ль в пустыне воздушной?
Нет, кажется, жарко ему.
Нет, кажется, вовсе не скучно!
У птицы особенный вид,
О ней еще песен не пели.
И даже отсутствует винт,
Что в детстве мы звали «пропеллер».
Машину выводят на старт.
Как юный конструктор взволнован!
А Славу вздымает азарт
Навстречу опасностям новым.
Он первый… Он вызвался сам
Ракетную птицу освоить.
Свой звук отдавая лесам,
Турбина могучая воет.
Он делает «бочки», пике,
И «горки», и «мертвые петли».
Приборы послушны руке.
Сейчас, как в бою, не запеть ли?
Нет, он из машины своей,
Пожалуй, не все еще выжал.
Не знали таких скоростей,
Никто не залетывал выше.
Быстрей! Все быстрей! Он поет…
Но видит в бинокли начальство,
Что там, наверху, самолет
Разламывается на части.