Ему проходившие парни кивали,
В ответ находил он для каждого слово.
Я думал, меня он узнает едва ли,
Однако узнал: «Комсомолец, здорово!»
В Медведице прожил я дольше педели.
Кайтанов все время по горло был занят.
Мы с дядей Сережей спускались в туннели,
И он мне устраивал строгий экзамен:
«Скажи, по придумке иль сердцем ты пишешь?
Ответь, с кем воюешь,
Как дружишь, чем дышишь?»
Как только отцу я мечтал бы ответить,
Ему рассказал, чем живу я на свете.
Умеет и добрым он быть, и сердитым,
Тут все его радует либо тревожит.
А кто он — парторг или стал замполитом?
Нет, он просто-напросто дядя Сережа.
К восьмому десятку на пенсию вышел,
Но жить, по привычке, остался на стройке —
Учить уму-разуму новых мальчишек,
Начальству устраивать головомойки.
Одна лишь у дяди Сережи кручина:
Проклятая старость — вот это мученье.
Такому не надо ни званья, ни чина,
Ни выборной должности, ни назначенья.
Лишь именем самым высоким и чистым
Привыкли его величать — коммунистом.
Глядишь на него — и становится стыдно
За дни и недели, прошедшие даром.
Водить с ним знакомство особо обидно,
Наверно, тому, кто был с юности старым.
Мы вместе с двадцатым состаримся веком,
И это не страшно, — но хочется тоже,
Состарясь, остаться таким человеком,
Таким коммунистом, как дядя Сережа.
Об этом беседую я с Николаем
В свободное время — порою ночною,
Когда мы вдвоем за поселком гуляем,
Любуясь еще не обжитой луною.
Луна, совершая свой путь на просторе,
Напомнила мне о дерзаниях Славы.
«Уфимцев туда собирается вскоре».
«Куда?»
«На Луну!»
«Да, он любит забавы».
«Но я говорю совершенно конкретно,
Большие событья творятся на свете,
Он в первый советский полет межпланетный
Решился лететь добровольцем в ракете».
«Серьезно? Тогда это дело другое, —
Промолвил Кайтанов, махнувши рукою. —
А мы, нелетающие человеки,
На нашей планете найдем работенку.
Польются туннелями новые реки,
Они напоят нежилую сторонку.
Мы в Сальские степи в ближайшие годы
Пропустим сквозь гору цимлянские воды.
За то я люблю свою должность кротовью,
Что служит она человеческим целям.
Я мог бы, пожалуй, с такою любовью
Всю землю насквозь пробуравить туннелем!
Построенной мною кратчайшей дорогой
В Америку съездить я очень хотел бы.
Друзей у меня и в Америке много —
Встречались на стройках, а после — у Эльбы.
Великое счастье — вставать на рассвете,
Строительство сделать своею судьбою
И знать, что на нашей суровой планете
Туннель или город воздвигнут тобою,
Что жаркая степь под твоею рукою
Становится садом, колышется нивой.
Есть люди, которые ищут покоя.
Вовек не изведать им жизни счастливой!..»
…О личном не смог провести я беседу,
Не вышло у нас разговора с моралью.
Прости меня, Леля! Коль можешь, не сетуй,
Что близость порой измеряется далью.
Глава сорок четвертая
ДЕЛЕГАТКА
В газете строчек пять, а может, меньше,
Но снова перечитываю я,
Что делегация советских женщин
Отправилась в далекие края.
И вижу город на гранитных скалах,
Где море светится во всех кварталах
И горизонт у каждого окна.
И слышу шелест незнакомой речи,
И непривычны мне при первой встрече
Чужой одежды светлые тона.
Вдоль изгородей, хмелем оплетенных,
По площадям, где кормят голубей,
Три женщины проходят в платьях темных —
Три делегатки Родины моей.
Мать школьницы, замученной врагами,
И самоходчика, сраженного в бою,
Идет большими, легкими шагами,
Неся по всей земле печаль свою.
С ней рядом, разрумянясь, как с мороза,
В полусапожках — молодость сама! —
Доярка из сибирского колхоза,
Со станции с названием Зима.
О них рассказ я прерываю, чтобы
В другой поэме написать особо.