Дмитрий Шашков
Добровольцы
"Расписки за винтовки с нас взяли писаря,
Но долю свою выбрали мы сами…"
Булат (в крещении Иоанн) Окуджава
Рейсовый автобус с немногочисленными пассажирами пересекал границу, последовательно минуя два пропускных пункта – российский и следом, метров через двести, бывший украинский, теперь ополченский. Различия между ними будто намеренно должны были подчеркнуть разницу между миром и войной – опрятная, свежевыкрашенная российская таможня и весь разбитый снарядами и иссечённый осколками ополченский блокпост. Подъезжая ко второму, водитель мрачно пошутил: "Дальше, уважаемые пассажиры, за вашу сохранность ответственности не несу".
Пассажиров было вряд ли более дюжины. В основном, это были старики, не сумевшие устроиться в России, и теперь, понадеявшись на относительное затишье в боевых действиях, возвращавшиеся обратно в Донбасс. Хмурое небо за немытым стеклом казалось ещё более серым, а слякоть вокруг дороги тем более неуютной. В стекло обречённо билась умирающая осенняя муха. Все молчали.
Только два молодых человека резко выделялись среди пассажиров и возрастом и настроением. Не то чтобы они были веселы или шумны, – напротив, перед блокпостом они особенно притихли, с интересом и тревогой разглядывая через окно ржавеющие металлические конструкции блокпоста, до того изорванные взрывами и испещренные оспинами осколков и пуль, что трудно было распознать их довоенное предназначение. Не были молодые люди, конечно, и бесстрашными, – напротив, повисшая в воздухе атмосфера тревоги и ставшего хроническим страха сильно на них подействовала. Однако страх их не был приправлен унынием или отчаянием, а путешествие их не было вынуждено угрюмой властью обстоятельств. Они были добровольцами.
При прохождении российской таможни пассажиры выходили из автобуса с вещами, проходили через серые рамки, вещи клали на движущиеся ленты обычных в таких случаях таинственных устройств, что стоят на вокзалах и аэропортах. На блокпосту же ничего такого предусмотрено не было; пассажирам не пришлось даже вставать с кресел. Вместо этого, к автобусу подошёл немолодой, совершенно седой ополченец в пятнистом кителе поверх свитера и с карабином за плечом. Дверь перед ним отворилась – на мгновение послышался с улицы, из-за бетонных блоков и мешков с песком, с детства многим знакомый хриплый голос с чьего-то, наверное, старого магнитофона: "Для чего эти птицы на север летят, когда птицам положено только на юг?"
Затем ополченец шумно шагнул внутрь салона и громко сказал:
– Давайте паспорта, братья славяне!
И пошел по салону, собирая у пассажиров маленькие синие книжечки. Двое молодых людей, приятно удивившись этим необычным обращением, протянули ему свои книжечки, выделявшиеся среди остальных темно-бордовым цветом и золоченым изображением древней ромейской птицы. Ополченец, принимая паспорта, широко улыбнулся парням, обнаружив нехваток нескольких зубов, и вышел из автобуса. Пассажиры остались в ожидании, пока их документы будут проверены по какой-то никому не ведомой базе. Ждать пришлось довольно долго.
– Может, надо к нему и обратиться, к ополченцу? – вполголоса спросил один из парней другого. Ему становилось всё более тревожно от этого путешествия в неизвестность.
– Да не, остаться тут на границе? Блокпост сторожить? – ответил вопросами другой, – нам туда, дальше… Да и по телефону сказали в Донецк подъезжать… За кинотеатром "Звёздочка"… – задумчиво закончил он.
Спустя немалое время ополченец вернулся, также без лишних слов вернул пассажирам их книжечки, и вышел. Автобус забормотал старым двигателем и лениво покатился дальше, за окном снова потянулись поля, разделённые на неравные части лесопосадками. Молодые люди снова уставились в окно, и тут их внимание было приковано очередным серо-коричневым полем, на котором, меж двух перелесков, виднелись черные остовы сгоревшей бронетехники.
– Смотри, бэ-эм-пэшки! Сгоревшие! Вот им тут вставили! Это, значит, ещё летом, когда хотели границу отбить, от России отрезать, – помнишь, в интернете читали?
– Конечно, помню! Да тут их полно пожгли, смотри!
Автобус ещё долго катился по извилистой сильно разбитой дороге, огибая огромный курган Саур-могилы с избитым осколками и оттого особенно величественным основанием памятника героям Великой Отечественной, снесённым в ходе этой новой войны. Затем потянулись вдоль дороги скромные сельские домики, казавшиеся, в основном, заброшенными, часто сильно разрушенные войной, с провалившимися внутрь крышами или огромными дырами в стенах от попадания снарядов и мин. Потом опять потянулись опустевшие поля и поломанные лесопосадки, пока, наконец, не показалась городская застройка – тоже ветхая, опустевшая и унылая, она, однако, не выглядела такой разрушенной, как сельская, – хотя о войне тут и там напоминали многочисленные отметины осколков, следы пожаров, выбитые окна, закрытые наспех картоном или фанерой, поваленные столбы и ссечённые осколками провода, беспомощно повисшие гроздьями, сами многоэтажки стояли при этом стойко, словно крепости, и даже будучи пробиты во многих местах снарядами, в отличие от сельских домиков, не думали разрушаться. Автобус медленно плёлся по избитой дороге на запад, туда, откуда ветер вдруг донес угрюмое уханье артиллерии…