- А что тебе вообще известно об этой Новак?
- Мало. Она почти не рассказывала о себе. Большую часть я выяснил сам. Ей примерно тридцать. По чуть заметному акценту и некоторым специфическим выражениям понял, что она южанка. Скорее всего, из Техаса. И точно была замужем. Она умна, но вряд ли училась в колледже, а если и училась, то недолго. Больше похоже на то, как если бы она черпала познания из научных фильмов.
- Любопытно. Взрослые редко отдают предпочтения телеканалам с подобной тематикой, - задумчиво сказал Росси.
- Я тоже так решил, - согласился Хотч. – Думаю, у неё был ребёнок. Когда она заметила в моём портмоне фотографии детей, выпросила посмотреть и довольно долго разглядывала снимок Джека. Я передал всё, что вспомнил, Гарсии, но она не должна заниматься поиском в ущерб работе. Меня другое беспокоит, Дэвид. Если я прав, кто ещё может попасть под удар? Вспомни – прежде чем заняться мной, Фойет напал на Моргана.
- Понимаю, но не торопись, - посоветовал Росси. – У тебя нет доказательств преследования и нет дела. Дождись результата от Гарсии и обязательно поговори с Дженни.
Он и сам понимал, что должен рассказать жене о своих подозрениях. Иначе это будет нечестно. Она имела право знать, во что он, идиот такой, возможно, втравил её, когда не думал о последствиях. Вообще ни о чём не думал… И она молча безучастно слушала сбивчивые, настойчивые просьбы быть осторожнее, пока он разбирается со всем этим дерьмом.
- Пожалуйста, Дженни, я прошу, ради детей…
- Какая же ты тварь. – И лавина обрушилась неумолимо. – Ты хоть осознаёшь, что подставил всех нас?!
Скажи это, детка. Хватит носить её в себе. Я готов принять её. Готов, милая.
- Ненавижу тебя! – толкнула в плечи и вдруг разрыдалась. Так страшно, что он вскочил и спешно захлопнул дверь спальни. Последний раз он видел её слёзы, когда она тянулась к нему – избитому, едва живому – в подвале, где их запер Мастерс. Она плакала от невозможности помочь, вины, боли и страха за него. Теперь причиной задушенных ненавистных слёз её стал он сам. Ему бы попытаться утешить, уговорить, как-то успокоить несчастное его счастье, но он не знал, как. Не умел находить нужных слов и всегда оставался беспомощным наблюдателем, изредка отделываясь сухими официальными фразами: “Мне жаль”, “Сочувствую”, – и от того сам себе был противен. Лучше промолчать, даже если кто-то умирает. Когда стремительно угасавшая в больнице, обгоревшая чёрная Шарлотта Катлер, потерявшая в одночасье и сына, и мужа, которых сжёг заживо Винсент Стайлс, попросила его остаться, Хотч просто сидел рядом. Любые слова казались лишними и пустыми, ненужными… Если бы только он умел утешать, как это делала она – та, что глотала слёзы, пряча лицо в ладонях.
- Всё будет хорошо, горе моё. Всё образуется, - шептала она прошлой зимой ему, трясущемуся в бредовой гриппозной лихорадке. И пальцы её невесомо и нежно касались его лба мягким влажным полотенцем, и бликовал на одном из них кристалл в перстне. – Вот ведь угораздило тебя, специальный агент…
Два этих простых слова на губах её волшебным образом становились бесконечными в море её эмоций и чувств к тому, кто подпирал спиной дверь их спальни, бессильно смотрел на беззащитные рыдания её и не знал… Просто не знал…
========== ПРИНЯТИЕ ==========
Утро вышвырнуло его из сна с той самой грубостью, когда и не спал вовсе, а настороженно дремал и в какой-то миг провалился в трясину забытья. На экране будильника всё те же четыре минуты. Всегда четыре, словно некто запрограммировал его на двести сорок секунд надежды.
Свернувшись клубком, она зарылась в одеяло, и лишь её кудри, пламеневшие в пронырливых лучах, беспорядочно разметались на простыне. Близко и невыразимо далеко угадывались под одеялом очертания рук, бедер и стройных её ног, и щиколоток, оставшихся по причине осени и холодов без привычных цепочек. Этим летом на звеньях висели малюсенькие бубенчики, но ей всё равно удавалось подкрасться незаметно – шаги ведьмы беззвучны.
Две минуты…
Зашевелилась, потянулась, одним движением перекатилась по постели и сожгла руку до костей прикосновением горячего своего тела. Измученная, вчера она уснула так крепко и быстро, что он, забыв дышать, с напряженной бдительностью сапёра уложил её, не рискнув раздеть. Выходит, вставала ночью, но не стала искать пижаму. Знала, что он не посмеет, хоть и сама позволила – “пока сплю”, - не посмеет унизить и унизиться до мерзкого порыва насильника.
От невыносимой близости её в висках гремело и бухало так гулко, что почти заглушало бившийся вот уже несколько часов в голове голос Джека: “Помирись с Дженни. Она этого хочет”. Что же, он молил провидение о шансе, и, кажется, его услышали. Только бы удержать, не упустить, не испортить, не потушить окончательно чуть тлеющий в её глазах огонёк. Все вернутся, дай срок. Покалеченными, недоверчивыми, подозрительными, а там глядишь, пройдёт время, и ведьма снова примется колдовать, русалки – смеяться, нимфы – дразнить…
Кончились отпущенные помечтать четыре его минуты, и сразу послышалось сонное:
- Выключи эту сволочь!
Рывком поднялась, освобождаясь из плена одеяла, точно Феникс возродился, и устремилась вниз, целуя его горячо и больно, и господи…
Будильник упал на пол и заткнулся, но он не поинтересовался его судьбой, потому что она влетела ему в руки, и всё тело, каждая клетка её дышала нетерпеливым жаром. Его невинная вавилонская блудница – редкие золотистые россыпи веснушек на узких плечах, которые можно и нужно пересчитывать поцелуями, тонкий нос, холодные её ладони – вся она для него, а он для неё. Добровольно и навсегда. Аминь.
- Всё равно я от тебя уйду, мерзавец. Шут гороховый, - лениво сказала она, устроив голову у него на животе, сталкивая на пол расхристанные их бурной вознёй простыни. – Сбегай за багетом.
А он лежал, закинув руки за голову, и думал, что мог бы вечность проваляться так, чувствуя тяжесть её головы и щекотку мягких волос, стоило ей пошевелиться.
- Аарон, не будь мудаком. Всё равно на пробежку пойдёшь. Вот и сбегай за багетом. Пенни наверняка открыла.
- Всё, что пожелаешь, Дженни.
- Иди ты… За багетом…
Время поджимало. Бесконечно, абсолютно и невыразимо счастливый, он сбегал за длинным воздушным багетом в лавку ворчливой кудесницы Пенни и, вернувшись, на ходу сунул его зевающему сыну. Приняв душ и одевшись, спустился в кухню, где уже вовсю гремела тарелками Джой, а Джек завороженно наблюдал, как Дженни сооружает прямо-таки гигантский сэндвич. Она так и не привыкла нормально завтракать, солнышко, отделываясь кофе с бутербродами, но зорко следила, чтобы семья не осталась голодной.
- Всем доброе утро! – Хотч поцеловал дочку в лоб.
- Тоже такой хочу! – Джек с завистью глазел на монстра, проглотившего ветчину, сыр, салат, огурцы и бог знает что ещё.
- Сделаю тебе в школу, - пообещала Дженни.
- Сомневаюсь, можно ли вообще его съесть. – Хотчнер покосился на сэндвич, а жена демонстративно откусила кусок, прожевала и ответила:
- Я чертовски голодная.
И он засмеялся. Понял намёк. Неизменная трогательная черта сложного взбалмошного характера её – зверский аппетит после секса. Порой в невообразимых сочетаниях, когда, прикончив мороженое (исключительно фисташковое), она могла запросто, скрестив ноги у холодильника, лопать маслины, выуживая их пальцами прямо из банки. Как при всё этом она умудрялась сохранять девичью стройность и лёгкость, оставалось загадкой похлеще убийства Кеннеди.