— Хочу съездить в больницу, узнать о Сидоренко. Если можно, поговорю с ним.
— Годится. Завтра и начни.
— И сегодня еще успею.
— Да, время уже 6 часов.
— Ну и что.
— Хорошо. Только давай сначала позвоним, узнаем. А то он может уже умер, а ты поедешь.
— Звоните, — Медведев сел за стол, напротив своего начальника и машинально взял ручку, лежавшую перед ним.
— Забыли, что ли? — Михаил Степанович усмехнулся. — Уработались вконец мужички. Лучше бы пару бриллиантиков оставили, нам бы с тобой не помешали.
Медведев только улыбнулся и переложил ручку на стол начальника.
— Да… Алло? Склифософского? Скажите, у вас лежит Сидоренко с огнестрельным? Да? Говорить может? Хорошо, спасибо. Ну вот, тебе повезло, езжай, допрашивай. Кстати, там есть охрана?
— Егоров.
— Пусть ночь продежурит, а утром сменим.
— Хорошо, — Медведев поднялся.
— А насчет премии — подумай.
— Тут и думать нечего, Михаил Степанович. Надо делить на всех.
— Хозяин — барин. Иди.
— До завтра.
— До свидания.
Глава 3
Надев белый халат, Медведев шел по коридору. Медсестра со стерилизатором в руке шла ему навстречу.
— Вы к кому? — спросила она, увидев посетителя.
— К Сидоренко.
— А. Он в десятой.
— Спасибо. Как он?
— Ужасно.
Медсестра свернула, переступая порог открытого кабинета. А Медведев пошел дальше, смотря на таблички. Дверь 10 палаты бала закрыта, и Медведев по привычке сначала постучался, а потом уже вошел в небольшую, с четырьмя койками, комнату. Три из них были заняты, на четвертом, привалившись к свернутому матрацу, сидел и скучал Егоров. Увидев Медведева, он тут же вскочил.
— Наконец-то, капитан.
Больные с двух коек отсутствовали, их постели были заправлены и лишь на третьей, вытянувшись на спине, лежал человек. Боксера и олимпийского чемпиона в нем узнать было трудно. Бледный, с заострившимся носом, с черными веками и волосами, ежом торчавшими над слегка выпуклым лбом. Он не шевелился, и только одеяло на груди поднималось от слабого дыхания.
— Как он?
— Сейчас спит. Ему вкололи успокоительного, а до того устроил бучу.
— Что такое?
— Да ему сказали, что жена умерла, ну, он и дал всем прикурить.
— Не надо было говорить.
— Да санитарка, яга, ляпнула. Так бинты знаешь, как летели. Все здесь в кровищи было. Видишь, пол еще мокрый — замывали.
— А рана как?
— Сама по себе не тяжелая. Что-то там задето, правда, но жить можно. Только он на себе все разорвал, какой тут, к черту, рана. Если бы не я, они бы не справились с ним.
— Еще посидишь ночь?
— Я-то? Да жрать охота. Мне тут принесли больничный обед, так от него только живот пучит.
— Иди, поешь. Я посижу пока. А утром тебя сменят.
— Есть. Спасибо, капитан, я скоро.
Медведев сел на свободную койку, хотел взяться за сигареты, но убрал в карман пачку и расстегнул молнию куртки. Посмотрев мельком на раненого, он удивленно задержал свой взгляд на его лице. Карие глаза того были раскрыты и смотрели на него вяло и рассеянно. Тут же поднявшись, Медведев подошел к нему, взял стул и сел ближе к изголовью.
— Здравствуй, Сережа, — как мог доброжелательнее проговорил он, кладя ладонь на расслабленную кисть больного. — Как ты?
— Плохо, — тихо проговорил Сидоренко, отводя глаза. — Ира вот умерла.
— Что же поделать, Сережа…
— Ничего, — согласно прошептал тот. — Только умереть самому.
— Не надо, Сережа. Это ей не поможет.
Раненый глубоко, со всхлипом, вздохнул и отвернулся.
— Я хочу тебя спросить. Тот пистолет, что был у тебя. Где ты его взял?
Сидоренко промолчал, только чуть качнул головой.
— Откуда он у тебя?
— Нашел, — сдерживаясь, прошептал хрипло и сдавленно Сидоренко.
— Я его оформлю, как взятый в лесничестве при обыске. Ты его даже не видел. Понял?
— Зачем?
— Незаконное хранение, понимаешь. Зачем тебе лишние проблемы.
Сидоренко снова глубоко вздохнул, голова его заметалась по подушке, лицо исказилось.
— Ребенок… Мы так ждали его… что они с нами сделали… За что! — он было рванулся, но Медведев схватил его за плечи и с силой прижал к кровати. — Я же нес им эту проклятую сумку, я же нес ее! Пусти! Я не могу так, не могу! Как ты этого не понимаешь!
— Сережа!
— Пусти. Я должен умереть. Я хочу умереть! Пусти!
— Сережа! Успокойся. У тебя есть родные?
— Зачем? Нет у меня никого. Теперь совсем никого.
— А отец, мать?
— Ах, это… Нет. Я жил у тетки, в Коврове. А Ира — у бабушки. Мы ее сюда, в Москву привезли, старая совсем. Зачем ты пришел?