Елена Хаецкая
Добрые люди и злой пес
***
В тот день в Монферье пришел незнакомый человек. Он шел один, без спутников, не имея при себе даже посоха. Покачивал руками, будто норовя ухватиться за воздух. Очевидно, он уже плохо соображал – по крайней мере, так показалось Мартоне, которая первой завидела его на краю деревни.
Мартона остановилась, придерживая фартук зубами – рвала траву для кроликов и набрала уже полный подол. Прищурившись, разглядывала путника без страха и без особенного интереса. Дала ему подойти поближе; сама не двинулась с места.
Он ковылял, глядя перед собой мутными, невидящими глазами. Казалось, Мартоны он не замечает. Переставлял ноги – больше ничего. Когда женщина окликнула его, остановился – будто разбуженный.
"Вот тут-то я и разглядела его как следует, – рассказывала потом эта добрая женщина своему мужу Пейре. Жалостливо сморщила лицо, потрясла головой. – Исхудал, как щепка. Болен – это понятно. В углу рта кровь запеклась. Скулы торчат, губы – будто суровой ниткой обметаны, такие сухие. Волосья серые, не поймешь – от пыли или седые… Лысина на макушке. А глазищи светлые, будто водица, и – на пол-лица… Я ему: да куда же ты идешь, добрый человек? А он…"
…А он остановился, руку перед лицом поднял – будто защищаясь (да кто же его, такого, посмеет ударить!) Рука – почти прозрачная, тонкая, сквозь пальцы свет сочится. И молвил в ответ еле слышно:
– Это Монферье?
Мартона сквозь фартук промычала невнятно, что да, Монферье это, а если доброму человеку угодно, то проводит она его в дом своего мужа. И если соблаговолит он, то разделит с ним хлеб. Ибо догадалась почти сразу, что перед нею – один из совершенных, которые ходили тогда, таясь, по дорогам Лангедока, ибо псы графа Симона повсюду вылавливали их и предавали лютой смерти.
Незнакомец поблагодарил и побрел за Мартоной следом, смирный, как раб или ребенок.
У него были сбиты в кровь босые ноги. Как он вообще сумел добраться до Монферье по здешним каменистым дорогам? Это босой-то, едва одетый (не считать же за нормальную одежду ту рваную рогожку, в которую он был облачен). Через плечо у него висела холщовая сумка, где Мартона – после того, как чужак со слабым стоном повалился на солому – обнаружила твердый, как камень, сухарь черного хлеба, обрывок старого пергамента, густо исписанный, и почему-то золотой перстень с печаткой. Больше там ничего не было.
Мартона сходила к кроликам, засыпала им свежей травы и, освободившись от ноши и заботы, вернулась в дом, к незнакомцу.
В раздумье поглядела на нежданного гостя. Тот уже спал, запрокинув голову и тяжко всхлипывая во сне.
Не смея дотронуться до совершенного рукою, дабы не осквернился он, пусть невольно, прикосновением к женщине, Мартона подтолкнула его в бок лопатой, чтобы он ловчее устроился. Незнакомец повернулся на бок, не просыпаясь.
А тут и Пейре вернулся с поля. Усталый, руки от работы черные. Мартона ему суетливым шепотом объяснила: так, мол, и так – странник… Глянул Пейре на незнакомца (тот даже не пробудился), тоже вслед за Мартоной головой качать принялся.
После ужина, передохнув, велел Мартоне воды согреть и, покряхтывая, принялся незнакомцу ноги обмывать. Тот очнулся, наконец, прошептал что-то. Пейре носом фыркнул. Спросил:
– А спутник твой где?
Ибо знал по рассказам и по опыту, что совершенные никогда по одиночке не ходят, только по двое, чтобы никогда не оставаться наедине со своими мыслями, среди которых могут оказаться и греховные.
Чужак сказал, что нет с ним больше никакого спутника, а идет он в Тулузу. Пейре с недоверием поглядел на эти ступни в кровавых мозолях, которые как раз держал между ладоней. Сказал незнакомцу так:
– Не дойдешь ты.
На это незнакомец ответил:
– Не впервой.
– У тебя жар, гляди, – рассудительно молвил Пейре. – Помрешь по дороге. Лучше отлежись у нас, если хочешь.
И хлеба ему подал.
Незнакомец хлеб принял, поблагодарил Пейре, в пальцах ломоть подержал, после ущипнул немного и жевать принялся. Пейре озабоченно следил за ним.
– Я завтра уйду, – сказал чужак. Сомкнул пальцы над остатками черного ломтя и глаза прикрыл.
Пейре еще раз головой покачал, а после оставил незнакомца в покое и тоже спать завалился.
Когда ночь минула – еще почти затемно – все в доме проснулись. Первой, как всегда, Мартона. Сразу вслед за нею – незнакомец, а потом уж и Пейре. Над горами уже светлело, а долина Арьежа, еще тонущая в полумраке, притихла и ждала своего часа, чтобы пробудиться. При слабом свете, падающем из-за открытой настежь двери, Мартона глухо ворошила деревянные и глиняные плошки, плескала водой, постукивала ножом, быстро нарезая хлеб и овощи. Назревал новый день, и чрево его уже полонилось заботами.
Мужу своему к утренней трапезе подала Мартона молока, сыра и хлеба побольше, а пришлецу – зелени и холодной воды из родника. Поставила плошку рядом с убогим ложем из соломы, прикрытой мешковиной, выпрямилась, руки на животе сложила, смотреть стала.
Несколько раз уже проходили через Монферье совершенные – всегда это праздником для деревни делалось. Но никогда еще не заходили святые люди в этот дом, а Мартоне смертно хотелось получить от них благословение. В те-то, в прежние, разы многие из тех деревенских, кто ходил слушать поучения и был свидетелем многих чудес, творимых совершенными для доказательства их правоты, подходили к тем добрым людям и просили их об этом. И получали благословение от всего сердца, а иной раз – и слово напутствия. Но ни Мартона, ни Пейре не решались подойти, поскольку оба были застенчивы и сельчане всегда оттирали их.
Гость хоть и проснулся, но продолжал лежать без движения. После взял плошку и стал медленно жевать зелень, то и дело обращаясь к вчерашнему ломтю (так и заснул с хлебом в горсти). Мартона глядела сверху на его светлые волосы, на лысоватую макушку, на худую шею и выступающие позвонки. Наконец незнакомец повернулся к ней, поглядел прямо в глаза. Взгляд был хоть и испытующий, но какой-то очень тихий, и Мартона наконец решилась:
– Благослови меня, добрый человек.
Чужак улыбнулся ей. Мартона встала рядом с ним на колени, чтобы больному не было нужды подниматься и лишний раз тревожить свои разбитые ноги.
– Как тебя зовут, хозяйка? – спросил он.
Мартона назвалась.
Тогда он протянул к ней свою тонкую руку и ласково погладил ее по щеке.
Мартона – цветущая, румяная женщина – побелела и вздрогнула, как от удара.