– Почти! Самое сложное – сделать первый шаг. Шаг из самолёта. Ведь для того чтобы приземлиться, нужно взлететь, правда? Так вот… Ваша вся природа будет вам противодействовать. Она будет вам вопить, что это всё глупость, что лучше никуда не прыгать, а посидеть спокойно на скамеечке и приземлиться вместе с самолётом. Это же каким же надо быть, действительно, дураком, чтобы с твердой, относительно, поверхности взять и шагнуть в пустоту! Поэтому задача у вас, друзья мои, одна – вот эту самую природу взять и переломить! Зато потом… Когда шагнули… Мы все молчим, смотрим и наслаждаемся красотой полёта.
Инструктор сделал паузу, чтобы все представили, как они шагают в пустоту, а потом наслаждаются. Вокруг хихикали, перешёптывались и подталкивали друг друга в бока. Она отчетливо представила, как падает в объятия любимого и прижалась щекой к его плечу. Денис погладил её по головке.
– В общем, главное в этот самый миг, ребята, перед шагом, забыть, кто вы есть. Вообще про всё забыть и смотреть только на спину впереди идущего и делать то же, что делает он.
– А тому, кто первый пойдёт? Тому что делать? – спросил, естественно, гений.
– А вот это вы, вскоре, и узнаете.
Раздался дружный гогот. Гений один не смеялся – его лицо растерянно растянулось.
Им раздали бумажки, и они, перешучиваясь, заполняли реквизиты получателя страховки на случай фатального исхода, подписывались, подходили гуськом к журналу инструктажа, вписывали свои фамилии и тоже подписывались.
Денис отошёл куда-то и через минуту пришёл с огромными пятнистыми штанами. Они были зимними и ширинка на них не застёгивалась. Она утонула в них по самые подмышки и с энтузиазмом позировала ему на улице.
Полетела первая партия, и они вышли из домика и смотрели, как самолёт, глухо урча, поднимается в небо, как от него отделяется белый комок, потом другой, третий, как комки бумкают и превращаются в белые цветочки. Она держала его за руку и, запомнилось, тоже смеялась, показывая пальцем, как над самым первым парашютистом открылся второй купол. «Обкакался». Возвращались розовые ребята из первой партии, показывали большие пальцы, курили, матерились, выставляя вперед ещё дрожащие мелко руки. Смеялись беззлобно над гением – это он каканул. Потом, когда их партия уже оделась и стояла перед дверью на лётное поле, а она, внутренне дрожа, настраивалась на этот прыжок и представляла себе этот самый страшный шаг, и даже делала его, с серьёзным личиком подпрыгивая на левой ножке, чем развлекла Дениса и других ребят, вошел инструктор, показал руками крест и сказал, что ветер, что прыжок откладывается.
– Все курят, – сказал он и пошёл курить первый.
Они побродили между людьми. Но от дыма она закашляла, и тогда они отправились в машину, поели припасённые им булочку и яблочко, и как-то незаметно, когда она пальчиком снимала крошку с его губ… Он шептал ей что-то на ухо. И это было очень жарко, жарко от этих губ и от зимних штанов, и ей запомнилось, что копьём удовольствия её пронзил именно этот вид большого, раскрытого чернотой гульфика грязных плотных штанов, в который погружалась его рука, чтобы найти её податливое текущее тело. Она закрывала глаза и с ровным гулом взлетала сквозь облака, а когда открывала на миг, то видела его волосы и брови и ощущала ровный стрёкот сердца и падала снова. Потом опять взлетала и пробовала эти облака на вкус, и они казались невероятно плотными и сладкими, такими, что, когда сладости стало слишком много, то она лопнула ярким всплеском и растеклась, выгибаясь по телу, расплавляя его жаром и дрожью.
А потом, очень неудобно и не вовремя, подбежал какой-то парень и, застучав в лобовуху, отвернувшись, прокричал, что их уже давно все ищут. И они побежали, застёгиваясь и смеясь. Штаны спадали, она хватала их рукой. Вбежали в клуб. Их сразу – в раздевалку. Шлем – не подходит, шлем – не подходит. Подошёл – похлопали. Парашют. Вес какой? Сорок шесть. Где они там? Минуту! Надевай. Так крепления велики. Уже пять минут движок работает! Вот этот пробуй. Тяжёлый. Ага, затянулись. Бегом-бегом. Дениска! А ты там! Бегом-бегом. На поле. Самолёт рычит двигателем. Инструктор вопит. Сколько можно. Ветер! Ветер! По лесенке три шага. Тяжёлый парашют. Твоё место. Дениска… Его вперёд.
– Он – самый тяжёлый. Его вперёд! – прокричал инструктор, прижав свой шлем к её. По-другому разобрать что-то было невозможно. Двигатель орал прямо над ухом.
– Пошёл! – закричал он в кабину и повалил между рядами, чтобы закрыть дверь.
Со своего места ей не было видно Дениса, он сидел на лавке вдоль той же стены. Она вгляделась в лица людей напротив и вдруг почувствовала, что все очень напряжены. Посмотрела вокруг. Небольшое, тёмное помещение-цилиндр. Железо, провода, трубы. Осознание того, что будет через несколько минут, вдруг нахлынуло на неё. В эту же секунду самолёт взревел мотором и рванулся вперёд так, что она непроизвольно вскрикнула. Машина неслась, подпрыгивая на кочках. Каждый удар она чувствовала всеми внутренностями и уже начала твердить «ща взлетим, ща взлетим». Он очень долго не взлетал, и люди начали нервничать и оглядываться. «Наконец-то», – произнесла она про себя, когда почувствовала отрыв. Но самолёт тут же наклонился резко вбок, и женщина в дальнем конце салона крикнула, заплакал ребёнок. Пол под её ногами оказался мягким и прогибался от малейшей вибрации, самолёт вздрагивал вместе с порывами ветра, мотор то набирал обороты, то вдруг, казалось, замирал где-то позади. По салону пробежала стюардесса, ещё несколько людей заголосили. От следующего толчка открылось несколько багажных дверей, и сумки посыпались на пол, на людей. Дети орали уже в разных частях салона, погас свет, салон трясся уже не переставая, и какой-то мужчина лез по спинкам кресел, вопя: «Помогите!» Вдруг раздался удар, как будто о стену. Все на лавках навалились друг о друга, кто-то соскользнул на пол. Перед её глазами прыгал круг света. Из-за него накатывался рокот мотора, который окружал их незримыми миллионами ртов, хлюпло разевающимися и слюняво обсасывающими смерть этой пачки людей, зажатых в тёмном и гулком мешке, беспомощных и не готовых… Орали дети, матери выли и прижимали их к себе. Измазанные соплями и рвотой люди катались по салону, и испуганные стюардессы, забыв на лице улыбки, превратившиеся в прямоугольные оскалы под стеклянными сферами глаз, орали на них, как на собак: «На место! На место!» Машина тряслась и переворачивалась. Людские шматы переваливались вслед за движениями железа, они защищались и спасали себя единственно возможным способом: открывая рты. А когда в борту неожиданно взорвалось отверстие и в салон ворвался поток света, ветра и близкого рёва мотора, она тоже раскрыла рот и это «а-а-а-а-а» вырвалось из неё наружу. «Ма-ма!!» – кричала она вместе со всеми. «Мне стра-а-ашно! Мамочка!» – кричала она вслед за теми, кто должен был сейчас умереть. «Мне стра-а-ашно!!» – выкрикивала она в страшное лицо, возникшее перед ней. Рука этого человека приблизилась к её носу, и её перетряхнуло от отвратительного запаха. Голоса мгновенно смолкли, пространство вокруг наполнилось гулом мотора, стояли люди, готовые к прыжку.