Говоря это, он в упор посмотрел на Елену. Она пожала плечами и отвела взгляд.
– Ѣ, как просто-то! – продолжал Сокóл, задохнувшись от восторга перед случайно совершённым открытием. – Ты смотри, Зёма, как надо жить-то! Вот есть у тебя, например, темперамент, да? И вдруг он, смотри, он у тебя зачесался! Так ты тогда не сиди, ты не сдерживайся, ты просто иди его и чеши скока хошь! Слышь?! Во… Перестал он у тебя потом чесаться, ты тогда возвращайся обратно, такой весь порядочный и честный… Зачесался у тебя опять темперамент? А ты… Ты просто – хватай ружьё тогда! И просто иди беззащитных детишек на острове стреляй! Что? Уже перестал чесаться? Посадили тебя в тюрягу удобную? А ты там сиди себе спокойненько, книжки да кляузы всякие пиши: мол, унижают меня, гады… А? Что? Зачесался он у тебя в третий раз? Так ты тогда, вообще: ты просто возьми просто танков да просто самолётов ещё возьми, да тридцать миллионов всякого шлака переработай, да ещё бомбу, слышь, ты ещё бомбу атомную на детей, да на стариков просто сбрось, чтоб просто успокоиться. А? Что? Всё? Перестал чесаться? Да? Так ты, Ѣ, садись тогда обратно на жопу свою и, Ѣ, дальше сиди себе на ней тихо, весь из себя такой порядочный и толерантный… Но знаете, что я на это скажу? Я терпеть такое не буду! У меня, – он постучал себя по груди, – не позволяет…
Сокóл, вдруг задохнувшись, прервался, а продолжить уже не сумел – потерял ход мысли… Зёма глядел на друга во все глаза, ожидая продолжения. Елена, переводившая взгляд с Зёмы на Сокола, к концу речи немного заскучала. Крамм угрюмо молчал. Он продолжал кивать головой, но было непонятно, слышал ли он Сокола, или, как и прежде, просто бухтел себе что-то под нос.
– Ты это не про меня, случайно, хотел рассказать? – спросила через какое-то время Елена. – Так я хочу тебе ответить, что я только с согласия мужа могу… немножко развлекаться… И даже больше скажу. Мой муж запрещает кому-то другому входить в мой… в слидан… И я никогда, я никогда этого никому не позволяла! И никогда бы даже не допустила этого!
Она закончила, гордо вскинув подбородок. Потом оглядела всю эту унылую компашку и произнесла:
– Ну, знаете, мне пора. Поздно.
Елена встала и направилась к выходу с полянки, не собрав со стола и даже не взглянув на пытающегося встать, шатающегося мужа. Сокóл вдруг схватил свой стакан и громко сказал:
– Так вот я что предлагаю, Зёмочка! Давай-ка мы за простоту выпьем! Чтобы всё в нашей жизни всегда было просто!
Но Зёма не слушал его. Он рванул вслед за Еленой, остановил её на краю полянки и чего-то смутно и безуспешно добивался, пытаясь в темноте ухватиться за белые, ускользавшие гибкими змеями руки. Крамм нетвёрдой походкой пошёл к дереву, с которого светил фонарь и вдруг, мгновенно преобразившись, ловко, по-обезьяньи стал карабкаться по стволу. Добравшись до фонаря, он сорвал его, залив подножие искрами, а сам, оставшись висеть на дереве в полнейшей темноте, завопил какую-то горделивую немецкую песню, под которую вскоре и свалился с гулким стуком на землю.
Сокóл, всё ещё державший поднятый стакан в руке, обратил наконец на него внимание и безжалостно добил.
Пошёл поднимать…
* * *
Утром друга было не добудиться (а может, он из принципа не вставал), и Сергей, накидав в сумку кой-какой жраки, поехал один. В этот раз он выехал раньше и ещё до восхода добрался до примеченного с вечера места. Русло реки здесь раздваивалось, была и быстрина и омутина, весь берег – ровный песчаный пляж. Несмотря на отсутствие солнца, было очень тепло, и он, начав бросать с берега, вскоре снял футболку и остался в одних плавках.
Слабый ветерок приятно щекотал волосы на груди и руках, босые пятки ощущали упругую мягкость песка, покалывающую прохладу воды, твердинки маленьких камушков.
«Как в детстве», – подумалось ему.
Да, похожую картину он и впрямь мог видеть в детстве. У бабушки, на реке, в жару, с удочкой… Но несмотря на то, что представшая перед ним картина была обычной, знакомой, восприятие её было почему-то новым: радостным и томящим.
Тонкое ощущение, далёкое и ускользающее, как горизонт, растянулось в нём. Ему вспомнилось как-то всё сразу: тёмная дорога сюда, первый, словно в полусне проведённый день, день второй, полный суеты и сумбура, но и полный свершений и радости тоже; он был уверен, что сегодняшний день будет столь же счастливым и пройдёт не менее ярко и полно…
Он раз за разом переживал свои воспоминания, всё больше и больше погружаясь в себя. Снаружи его руки забрасывали и подматывали приманку, а сам он кружился в каком-то обширном, дышащем свежестью и простором мире. И в этом мире тоже грело жаркое солнце, и пятки шлёпали по прохладной воде, и на леске билась рыба, но только там всё это было всегда, всегда! – до самого горизонта…