Черепаха равнодушно наблюдал за группой. Мы вернулись к камням. Кладка казалась надежной защитой от пуль. Проверить надежность укрытия возможно лишь, сравнивая его с силой атаки. В молодого неожиданно полетели камни. Через несколько минут от укрепления почти ничего не осталось. А камни продолжали сыпаться. Теперь они больно били молодого по ногам и пояснице. Когда осколок камня больно ударил его в ухо, он понял, что опасность быть забитым насмерть вошла в его мир как нечто очень реальное.
Осознавать себя беспомощным стало невыносимым, и его паралич вдруг исчез так же внезапно, как и возник: камни из развалившейся кладки стали орудием его атаки. Теперь они летели в Черепаху. Сломив натиск, молодой успокоился, но тут же получил удар от меня. Он рухнул на край разрушенного укрытия, и все скопившееся отчаяние вырвалось наружу. Это была злость, но, как мне показалось, не на окружавших его людей, а на самого себя. У всех на виду молодой плакал. Остальные смотрели на него, как на сумасшедшего.
Через это проходил каждый, кого считали способным действовать в состоянии боли и беспамятства, когда сознание разрывается на куски животным страхом перед смертью. Проверенный еще с Отечественной войны метод пулеметных курсов был прост, как быт солдата,: сначала человека вводили в неустойчивое психологическое состояние, это делало его более управляемым, затем причиняли ему боль и, наконец, объясняли, как полагается действовать в подобных ситуациях. Так вырабатывалось реактивное мышление - не думать, а делать!
"Тебя нельзя научить быть неистовым и тупым. Ты уже такой, но еще можешь научиться быть безжалостным, хитрым и терпеливым. Если будешь думать только о защите, ты не сможешь атаковать. Прими чужую атаку и отрази ее, как крепостная стена. Когда сам начнешь атаковать, будь готов разрушить свою защитную стену, используя кирпичи как оружие. Атакуй, преследуй жестко - и до конца. Это и есть атака. И не смотри на меня глазами раненого оленя", - его мокрые губы и перекошенное болью лицо вызывали у меня раздражение.
"Как фамилия?" - Черепаха ткнул "раненого" стволом автомата в спину. "Насретдинов", - ответил "слон-мышь" неожиданно резко, словно отпущенная пружина, развернувшись на толчок. "Это не тот, который Ходжа?" - Черепаха, усмехаясь, смотрел, как у молодого заходили желваки на скулах и хищно затрепетали ноздри - гнев, так долго сдерживаемый страхом, выплескивался на поверхность.
Резкий удар стволом в грудь перебил дыхание Ходже: "Ты эти мусульманские штучки брось. Как стоишь, череп? Нюх потерял? Забыл, кому служишь?!" Ни один молодой не мог противопоставить что-либо воле "ветерана", наделенного верховной властью. Так, из особенностей характера и обстоятельств, в которых сейчас оказался Ходжа, рождалось подчинение. Там, на холме, он начал приближаться к правилам, делающим наше с ним совместное существования вполне реальным. Война сама всегда рождает законы гораздо более важные, чем Устав воинской службы.
Черепаха потом объяснил, что намеренно старался запугать молодого до потери сознания. Он терпеливо мог мне объяснять, что угодно, плотно сжимая челюсти после каждого слова - ну, точь-в-точь, как говорящая черепаха. И все же я никогда не мог до конца понять, что, когда и почему он делал. Он не мог испытывать сострадания, ибо никогда не чувствовал жалости, даже к самому себе.
"Толка не будет", - определил Черепаха будущее Ходжи. "Посмотрим", - решил я, надеясь, что мусульманская кровь молодого возьмет свое, и я окажусь прав.
"Добрые парни"
Убийство - всегда убийство вне зависимости от того, тело убивается или дух. Можно ли сходу стать Рэмбо или Терминатором? Вряд ли. Сначала, наблюдая чужую смерть, хочется обсуждать все обстоятельства, с нею связанные. Чуть позже, пресытившись зрелищем трупов и умирающих, начинаешь обсуждать лишь приемы умерщвления. Страшно ли убивать? Да, конечно.
Одних страшило убийство как факт и поступок. Другие мучались от отсутствия здоровой альтернативы убийству, то есть возможности делать добро. Но всех нарушавших заповедь объединяло одно, - надо было уехать домой живыми. А там, дома, казалось, можно будет забыться...
Однако к моменту возвращения нас всех ожидали большие перемены. Вместе с пошатнувшейся экономической системой стали зыбкими понятия человечности, сострадания, порядочности, добра и силы. Скорость социального расслоения была стремительной.