– Вряд ли, – вздохнул Кроули. – Она провалялась в машине больше двух недель.
Тяжелый ритм бас-барабана поплыл через салон «бентли», как раз когда они миновали Хитроу.
Азирафель нахмурился.
– Не узнаю, – признался он. – Что это за вещь?
– Это «День на скачках» Чайковского, – сказал Кроули и закрыл глаза. Они проезжали Слау.
Чтобы скоротать время, свернув на Чилтерн, они прослушали «Мы – чемпионы» зачинателя английского мадригала Уильяма Берда и «Шоу должно продолжаться» Бетховена. Однако ни то, ни другое не могло сравниться с «Радио Га-Га» Вогана Уильямса.
Говорят, все лучшие мелодии принадлежат Дьяволу.
В общем, это правда. Зато все лучшие балетмейстеры – на небесах.
Равнина между Лондоном и Оксфордом уходила далеко на запад, и редкие огоньки, тут и там видневшиеся на ней, говорили о том, что вот сейчас честные селяне укладываются спать после долгого дня, полного забот, редакционных совещаний, консультаций по финансовым вопросам, и разработки программного обеспечения.
На вершине холма зажглось несколько огоньков.
Теодолит – один из самых ужасных символов двадцатого века. Тренога со зрительной трубкой сверху, установленная в чистом поле, означает только одно: грядут работы по Расширению Трассы (единогласно) и Разметке Участков Под Жилищное Строительство на две тысячи домов, в полном соответствии с Духом Деревенской Жизни. С духом подготовки руководящих кадров, точнее.
Однако даже самые трудолюбивые геодезисты не работают по ночам, а тут именно посреди ночи тренога прочно стояла на торфянистом пригорке. Далеко не все теодолиты, правда, украшены резьбой с кельтскими рунами и увенчиваются ореховым прутом, привязанным сверху. И не со всех свисают хрустальные маятники.
Ветерок пытался трепать плащ на стройной фигурке девушки, которая как раз подкручивала колесики на треноге, однако это был хороший, тяжелый плащ, благоразумно непромокаемый и на теплой подкладке.
В большинстве книг о ведьмовстве написано, что ведьмы работают нагишом. Это потому, что большинство книг о ведьмовстве написали мужчины.
Девушку звали Анафема Деталь. Она не была сногсшибательной красавицей. Если рассматривать черты ее лица по отдельности, они были весьма миловидны, но в целом ее лицо производило впечатление комплекта, наспех собранного из наличных частей без какого-либо определенного плана. Возможно, к ней лучше всего подходило слово «очаровательная», хотя люди, которые знают, что означает это слово, и могут его написать без ошибки, добавили бы еще «милочка»; с другой стороны, слово «милочка» звучит в духе чуть ли не пятидесятых годов, поэтому они, возможно, не стали бы его добавлять.
Молодым девушкам не стоит гулять в одиночку темной ночью, даже в окрестностях Оксфорда. Однако любой маньяк, жаждущий жертвы и попытавшийся обработать Анафему Деталь, обнаружил бы, что лишился не только сознания. Она ведь все-таки была ведьма. И именно будучи ведьмой, и, следовательно, девушкой разумной, она мало доверяла защитным амулетам и заклинаниям, а больше – длинному и тонкому ножу для резки хлеба, который носила за поясом.
Она заглянула в теодолит и еще немного подкрутила колесико.
Она что-то пробормотала.
Геодезисты часто что-то бормочут – например, «В два счета построим здесь объезд» или «На три семьдесят пять метра, плюс-минус два пальца».
Ничего подобного здесь не бормотали.
– Ночь темна… Светла Луна, – бормотала Анафема, – Юг на Восток… На Запад и юго-запад… запад-юго-запад… есть, поймала…
Она достала аккуратно сложенную топографическую карту и посветила фонариком. Потом она вынула прозрачную линейку и карандаш, и провела на карте аккуратную прямую до пересечения с другой прямой.
Она улыбнулась, не потому, что в этом было что-то смешное, но потому, что сложная работа была выполнена с блеском.
Затем она сложила свой странный теодолит, привязала его к раме черного старомодного велосипеда с высоким рулем, прислоненного к кусту, убедилась, что Книга в корзинке на руле, и вывела нагруженный велосипед на тропинку, теряющуюся в тумане.
Велосипед был настоящей древностью: рама его, по всей видимости, была сделана из водопроводных труб. Его соорудили задолго до изобретения трехступенчатой передачи и, возможно, сразу после изобретения колеса.
Анафема уселась поудобнее, и двухколесное чудовище, набирая скорость, загромыхало под горку, направляясь обратно в деревню. Теплый ветер трепал волосы Анафемы, и ее плащ раздувался сзади, словно тормозной парашют. Хорошо еще, что так поздно ночью на дороге не было машин.
Мотор «бентли» остывал, тихо потрескивая. Кроули, напротив, медленно закипал.
– Ты сказал, что видел указатель, – процедил он.
– Мы слишком быстро пролетели его. И вообще я думал, что ты там уже был.
– Одиннадцать лет назад!
Кроули швырнул карту на заднее сиденье, и снова завел мотор.
– Давай спросим, как туда проехать, – предложил Азирафель.
– Ну конечно, – отозвался Кроули. – Просто остановимся и спросим у первого же прохожего, который попадется нам на этом… на этой просеке далеко за полночь, да?
Он переключил скорость и направил «бентли» на дорожку между буками.
– Что-то здесь не то, в этом месте, – сказал Азирафель. – Ничего не чувствуешь?
– Что именно?
– Притормози на минуту.
«Бентли» притормозил.
– Странно, – пробормотал ангел. – Явно чувствуется…
Он поднял руки к вискам.
– Чувствуется что? – спросил Кроули.
Азирафель уставился на него.
– Любовь, – сказал он. – Кто-то очень любит это место.
– Прошу прощения?
– Здесь чувствуется очень большая любовь. Не могу объяснить лучше. Тебе особенно.
– Ты имеешь в виду… – начал Кроули.
Послышался удар, крик, и лязг. «Бентли» остановился.
Азирафель зажмурился, опустил руки, и осторожно открыл дверь.
– Ты на кого-то налетел, – сказал он.
– Нет, не я, – отозвался Кроули. – Это на меня кто-то налетел.