И Людовик, и Иван были абсолютистами и стремились к сосредоточению максимума реальной и символической власти в своих руках для чего, в частности, вынесли двор из столицы в собственные имения: Версаль и Александрову слободу. Оба символически возносили монархию: Иван — принятием царского титула, Людовик — разработкой придворного ритуала. Оба воевали с придворной аристократией, стараясь максимально её унизить, хотя Людовик, в силу временной форы в утончении цивилизации, не должен был для этого прибегать к жестоким казням (которые, впрочем, щедро применяли его отец и Ришелье). Оба безжалостно расправлялись с неугодными советниками — хотя Людовик, в силу той же временной форы, не казнил прилюдно на площади Николя Фуке.
Оба государя были эстетами, театралами и женолюбцами. Людовик танцевал и заказывал комедии-балеты Мольеру и Люлли, Иван Грозный прославился как писатель и сочинял духовную музыку. Русский государь менял жен, французский король — любовниц.
Оба государя в молодые годы были окружены блистательными советниками и отважными маршалами: Летелье и Лувуа, Кольбер, Тюренн, Вобан — у Людовика; Макарий, Сильвестр, Адашев, Висковатый, Александр Горбатый-Шуйский, Михаил Воротынский — у Ивана. Оба государя к старости остались без этого круга, хотя царь преуспел более короля — у него и в конце правления были талантливые советники — братья Щелкаловы, Дмитрий Хворостинин, Иван Мстиславский.
Оба в молодости одерживали великие победы и добивались расширения своего государства, оба на вершине могущества устрашали Европу (один — западную, а другой — восточную), и это привело к формированию против них обширной коалиции. И оба под старость неудачно завершили главные войны в своей жизни — Ливонскую и за Испанское наследство.
Оба развязывали масштабную войну против своих подданных, которая, в конечном счёте, стоила государству слишком дорого, приведя к хозяйственному разорению и эмиграции: опричнина и изгнание гугенотов. Оба умирали среди поражения, голода и разорения, пережив себя и своё величие, потеряв своих детей-наследников и не оставив по-настоящему гарантированного надежного престолонаследия. У обоих были все основания смотреть на свою жизнь как на блистательную неудачу — всё так хорошо начиналось, и всё так невесело заканчивается.
Но вот только наследие Людовика XIV и Ивана IV различается качественно. Людовик XIV оставил после себя Версаль — строение и великолепный культурный миф, и страну в упадке, который вылился в революцию. Иван оставил после себя великую державу, один вид которой на карте захватывает дух. Оставил великий замысел, который после победы над Смутой был воплощен Алексеем Михайловичем, Петром Великим и Екатериной II. Наследие Ивана Грозного гораздо более фундаментально и заслуживает восхищения не меньше, чем его преступления заслуживают ужаса.
Для французов право Людовика XIV на статую перед Лувром, в Версале, в Лионе совершенно несомненно. И, разумеется, Иван IV имеет право на памятники не только в Орле и Александровой Слободе, но и в Свияжске, в Астрахани, в Архангельске, и на поле великой битвы при Молодях, на Кавказе, куда впервые вошли стрелецкие полки, в Сибири, которую присоединили к Русскому государству казаки Ермака, в Полоцке, который он возвратил в состав Русской земли, в Нарве, которую царь Иван сделал русской, и в Крыму, куда при нём впервые пришли русские войска.
При исторической оценке Ивана Грозного есть две опасности.
Первая — это клеветническое распространение частных черт характера и чрезвычайных поступков этого государя на всю его эпоху и всю историю России в целом. Попытка увидеть в пытках и казнях опричнины своего рода «квинтэссенцию» русской истории и, соответственно, превратить неприятие этих жестокостей в неприятие русского исторического пути как целого — а отсюда уже недалеко до осуждения взятия Казани, присоединения Сибири, недалеко до объявления Ливонских войн захватническими и агрессивными, а русской православной культуры — неизбежно порождающей деспотизм. В конечном счете, это приводит к сожалению в том, что в ходе последовавшей Смуты Россия не была завоевана Польшей.
Вторая опасность — прямо противоположная первой, но, по сути, вытекающая из того же образа истории. Это попытка объявить методы Ивана Грозного образцовыми для Русского государства. Мол, только так и можно с врагами, всюду измена; хочешь великой державы — пытай и вешай, по-другому в России нельзя. И вот уже деятельность православного царя превращается в апологетику кровавого террора большевистского узурпатора. По сути, это та же русофобия только с обратным знаком. Попытка политической канонизации самых отвратительных элементов правления Грозного — царя, при том, что его подлинные достижения при этом оказываются как бы второстепенными, а то и вовсе объявляются «деятельностью врагов». Как-то само собой получается, что Судебник или Казанское взятие превращаются в нечто незначительное по сравнению с восторгом массовых казней и убийством святого митрополита.