На ее счету было несколько войн, но она не понимала ничего этого сознательно, так же как в детстве, когда все звуки в доме кричали: «смотри! учись! слушай!», — однако Инес предпочитала ничего не замечать. Она признавала только два типа любви: неподходящую, но по сути своей безобидную, похожую на фотографию, которую можно ретушировать по своему желанию, как она делала дома с помощью Photoshop. («Сейчас я придам больше выразительности твоим глазам и подкорректирую твой характер, теперь чуть-чуть увеличу подбородок и ум, подправлю твою фигуру, чувство юмора и все, что необходимо: не зря ведь я сама тебя создала».) Существовала другая любовь, которая оглушает, как в кафе-мороженом, и заставляет харкать кровью, словно тебе ударом ноги отбили все внутренности. О такой любви Инес имела лишь смутное представление, потому что с того самого дня в кафе «Бруин» (и в особенности после другого, намного более ужасного события, случившегося через несколько месяцев, в марте) она не позволяла этому чувству входить в свою жизнь. Инес знать ничего не желала о такой любви: достаточно ей и мучительных снов. «Мамочка, что ты здесь делаешь с ним?..» — «О чем ты, Инесита-Инес? Что за глупости?»
Каждый человек забывает по-своему. С того дня, а тем более после случившегося в марте, Инес избегала мужчин, способных напомнить ей Альберто, тогда как ее мать по той же самой причине делала противоположное, находя себе мальчиков с каждым разом все более молодых и красивых. «Забыть одно тело можно, лишь обнимая другое, сокровище мое, потому что повторение — лучшее средство забвения. Верно говорится в пословице: пятно от ежевики скроет только новое… так что, не беспокойся, малышка, доверься мне: мамочка позаботится, чтобы когда-нибудь ты это поняла».
Однако до сих пор ей это не удалось, и малиновое мороженое, струившееся, как кровь, изо рта, по-прежнему продолжало сниться Инес. Из того далекого дня в ее памяти запечатлелась еще одна сцена: она изо всех сил старалась остановить кровотечение и протянула руки, чтобы коснуться Беатрис. Ни Альберто, ни кого другого уже не существовало — все вокруг было затянуто кровавой пеленой, и, возможно, чтобы самой не потонуть в ней, Инес попыталась схватиться за шею матери, как в детстве, уткнуться в эту приятную теплоту, где она столько раз прятала свои страхи. «Что с тобой, Инесита?»
Инес протянула руки, разжала ладони и увидела, как ее пальцы стали сгибаться. Детские пальцы, перепачканные малиновым мороженым, боязливо сжимались на шее матери и в то же время казались слишком взрослыми, непредсказуемыми, безумными. Что они способны натворить? Вдруг они сделают что-то против моего желания? Пальцы опасны, непослушны, строптивы, нужно как-то совладать с ними, заставить их покориться.
Инес справилась с собой. Она отняла руки от Беатрис, сжала кулаки и вонзила в ладони свои подростковые ноготки, поранившись до крови. Поэтому сейчас, в этом шумном ресторане, где все взгляды были прикованы к ее матери, Инес размышляла, как все на свете несправедливо. Несправедлива жизнь, и даже кошмары, что повторяются на протяжении стольких лет (за это время они могли бы уже стать для нее друзьями). Хотя, в сущности, они действительно оказывали ей дружескую услугу, потому что рядом с ними бледнели все страхи реальной жизни. Однако все равно эти сны жестоки и лживы: Инес не сделала ничего плохого в тот день, неправда, будто руки не слушались ее. Почему же в кошмаре ногти были окрашены кровью? Это была ее собственная кровь — всего несколько капель, смешанных с малиновым мороженым. Лживый сон.
— Senti[16], Беа, я здесь умираю со скуки.
— Неудивительно, Ферди, не знаю, что происходит с этой девчонкой, она всегда странная, но сегодня… Можно узнать, почему ты молчишь как рыба, золотце? Мне начинает казаться, что пора показать тебя одному моему знакомому врачу, специалисту по нетрадиционной медицине.
Беатрис щелкнула пальцами. На мгновение Инес показалось, что сейчас, как по волшебному мановению, перед ними появится врач: она всегда подозревала у своей матери сверхъестественные способности.
— Еще бутылочку розового, — сказала Беатрис официанту, к которому в действительности и был обращен жест, и Инес поняла, что если ей не удастся вырваться сейчас от матери, то она окажется сегодня вместе с ней у шарлатана с просьбой порекомендовать ей «что-нибудь от нервов». Беатрис питала безграничное доверие к фармацевтам и врачам, и чем менее традиционные методы они практиковали, тем лучше. Инес подумала, что следовало бы взять себя в руки. Но сделать это оказалось не так-то просто: голова была полна старыми воспоминаниями и страхами сегодняшнего дня, хотя (возможно, оттого, что Инес все же решилась отведать заказанного матерью розового вина) пугающее настоящее стало казаться ей более безобидным, чем кошмары. А может быть, вообще не было никаких мужчин с черными чемоданчиками? Может быть, это был всего лишь новый кошмар? В конце концов, эти двое обещали вернуться в понедельник, но так и не появились. Инес отпила еще вина. Конечно же, это был сон, потому что потом жизнь покатилась, как раньше, по скучной наезженной колее. Ее сосед-кларнетист — как Инес убедилась в тот же вечер, через несколько минут после своей глупой паники — по-прежнему пребывал в добром здравии и продолжал ежедневно испытывать ее терпение своей музыкой. Беатрис же не только не исчезла в результате магического заклинания «прощай, мамочка», а заявляла о своем существовании настойчивее, чем когда бы то ни было. Она глядела на Инес так, словно хотела прочитать ее мысли или знала что-то неизвестное дочери, и, что было еще хуже, грозилась вернуться в Мадрид ко дню своего рождения. Инес панически боялась торжеств, которые Беатрис именовала «чудесными праздниками для нас двоих — тебя и меня, золотце».