После этого разговора Грегорио Паньягуа выглядел несколько удрученным. Он мог бы продолжить чтение и узнать, что пишет Пель о том, как сатана умудряется покоряться и одновременно не покоряться Богу, однако что-то в этом разговоре с матерью Инес, по-видимому, разбередило ему старую рану. «Может быть, спуститься вниз, вдруг попадется малышка Лили с ее карамельным взглядом?» — сказал себе Паньягуа, как взрослый, звенящий погремушкой перед глазами ребенка, чтобы отвлечь его внимание от чего-то страшного. Красавица Лили с ее старомодными манерами и улыбкой-безе… Он уже и в самом деле собрался выйти (эх, Паньягуа, пора забыть «это», зачем ворошить прошлое…), как вдруг снова зазвонил телефон.
— А, это опять вы. Еще раз добрый день, сеньора Руано, — откликнулся Паньягуа, особенно выделив слово день, как будто на Беатрис мог произвести хоть какое-то впечатление его саркастический намек на то, что, тогда как в Гонконге, быть может, и день, в Мадриде все еще самая настоящая ночь.
— Не вижу в нем ничего доброго, Паньягуа, — раздался суровый голос на линии. — Выслушайте внимательно, что я вам скажу. Мы говорили с вами всего пять минут назад, и вот теперь оказывается, что вся эта пантомима, вся эта якобы удавшаяся, по вашим словам, постановка с дьяволом в действительности повлекла за собой самые что ни на есть катастрофические последствия.
— Что случилось, сеньора?
— А то, — веско сказала Беатрис со всей решимостью, так хорошо знакомой Паньягуа с давних времен, — что я только что получила на свой автоответчик сообщение от Инес: она объявила, что не сможет увидеться со мной, когда я буду в Мадриде, потому что сама будет в это время в отъезде. И предупредила, чтобы я не удивлялась, если, когда я позвоню к ней домой, к телефону подойдет мужчина. Вы слышите меня, Паньягуа? Тип с уругвайским акцентом! Понимаете, что я говорю? Она сказала, чтобы я привыкала к его произношению, потому что теперь я буду слышать его очень, очень часто. Как вам это нравится? И еще Инес заявила, что жизнь прекрасна, и передала привет Ферди. Паньягуа, вы у телефона?
Он, подняв глаза к потолку, терпеливо слушал.
— Разве мои указания были не ясны? Разве я не говорила, что обращаюсь к вам только потому, что собираюсь преподнести дочери ко дню рождения, к ее сорокапятилетию, уникальный подарок — такой, какой должна была ей с самого детства? Да, да, это правда, сначала вы отказывались и назвали мою идею чересчур экстравагантной, но проблема в том, что вы понятия не имеете о женской природе — ни малейшего, Паньягуа! Поэтому вы так и не смогли понять, что я хотела подарить Инес нечто, способное компенсировать (назовем это так) то, что мы сделали с вами тридцать лет назад, когда я была моложе, а вы были менее щепетильны, чем сейчас.
Паньягуа хотелось бы вмешаться и возразить Беатрис, что, во-первых, не нужно быть знатоком женской души, чтобы понять, что весь этот фарс («красивейший мужчина в подарок») — в лучшем случае был шуткой, эксцентричным сюрпризом слишком богатой матери, бредовой идеей и вмешательством в чужие дела. А во-вторых — хотелось ему сказать сеньоре Руано — тридцать лет назад он был так же или даже более щепетилен, чем теперь. Он никогда не забывал того, что они сделали — однако не по причине самого этого факта (в конце концов, многие врачи прописывают снотворное детям, и многим родителям хочется, чтобы в определенных случаях их дети спали как можно крепче), а из-за никем не предвиденной трагической развязки. Именно по этой, а не по какой-либо другой причине Паньягуа и согласился помочь Беатрис на этот раз.
«Нет ничего глупее, чем сознательная ошибка», — сказал себе Паньягуа, хотя это плохое утешение, потому что дней двадцать назад он совершил непоправимую оплошность — снова встретился с Беатрис. Как он мог это допустить! Встреча произошла здесь, у него дома, и сеньора после краткого предисловия (вернее — просто вздоха) объяснила ему цель своего прихода. При этом она сопровождала свои слова таким умопомрачительным взглядом (Боже мой, как ей удалось сохранить подобную красоту?), что Паньягуа должен был отвести глаза и поклясться себе, что впредь будет общаться с сеньорой Руано исключительно по телефону, чтобы опять не натворить глупостей. «Всегда меня сбивает с пути этот взгляд», — упрекнул он себя, хотя и не пытался оправдывать этим никакие свои поступки: ни прошлые, ни настоящие, ни будущие…