— ?…
— Нет-нет, ничего серьезного, потом расскажу, в чем дело, но сейчас я звоню тебе, чтобы сообщить, что праздновать будем в очень узком кругу. Как сказал ты однажды в один из своих моментов озарения (я всегда обращаю внимание на такие моменты, дорогой мой), в жизни рано или поздно наступает такое время, когда праздники превращаются в сборища живых мертвецов, и поэтому чем меньше их будет, тем лучше. О, не то чтобы у меня не было молодых друзей, золотце, уж тебе-то это прекрасно известно, но сам понимаешь: день рождения — очень деликатный момент, в такой день можно терпеть рядом с собой лишь самых верных друзей либо тех, кто выгодно оттеняет нас, по контрасту. Ты скоро во всем этом убедишься, золотце, ты ведь тоже не молодеешь день ото дня. Но, в общем, это будет очаровательный праздник. Слушай, что я придумала…
Беатрис очень нравилось разговаривать по телефону и планировать свои дела вслух: это помогало ей привести в порядок свои мысли и в то же время наполняло дом словами. Поэтому она довольно долго объясняла Ферди, что сначала хотела пригласить по меньшей мере пятьдесят человек. «Мадонна, пятьдесят мумий!» — подумал Ферди; ему потребовалось бы немало виски с содовой, чтобы перенести это или, выдумав болезнь кого-нибудь из членов семьи, срочно улететь в Милан. Слава Богу, теперь не нужно было выбирать между первым и вторым вариантом: Ферди не выносил общества мумий, но не любил выдумывать и болезни родственников (что было единственным признаваемым Беатрис поводом для отъезда). «Fortuna»[19], — сказал он себе, услышав, что день рождения будут отмечать втроем или вчетвером. Что ж, его вполне устраивала перспектива спокойно поскучать в компании некого Паньягуа и дочери Беатрис — довольно невзрачной, на его вкус, но вполне приятной дамочки.
— Но самое главное — это хорошая музыка, — продолжала сеньора Руано, — только никакой латины, — уточнила она, — в последнее время меня сильно раздражают латиносы. — Сказав это, Беатрис поняла, что разговор с Ферди может значительно затянуться, если она примется объяснять ему, что опять натворила ее дочь. (Может быть, стоило бы рассказать ему все? По крайней мере дом еще долго будет наполнен словами.) Беатрис колебалась. Скользя взглядом по лестнице, ведущей наверх, она размышляла, стоит ли говорить Ферди (естественно, опустив ненужные подробности) о том, что за время ее последнего отсутствия сумасбродная дочь притащила к себе домой безработного уругвайца, чтобы вконец испортить свою личную жизнь. — В общем, никакой латины, Ферди, никаких карибских ритмов и прочей ужасной музыки этого мерзкого континента. Что-нибудь шестидесятых-семидесятых годов, вроде Афродитис Чайлд, «Би Джиз»… ладно, сойдет и Элтон Джон, раз уж ты так настаиваешь. Ты же знаешь, я сделаю все по-твоему, хоть это и мой день рождения.
После этого раздался смех, божественный смех, который не оставил бы равнодушными даже камни. Беатрис смеялась. Возможно, чтобы замаскировать свои подлинные чувства, потому что она все же решила сказать Ферди — хотя бы в общих чертах — о похождениях своей сумасшедшей дочери.
Некоторое время спустя:
— …и вот теперь она строит из себя бог знает кого и говорит, что придет, только если я приглашу ее жиголо, и это при том, что у меня день рождения! Ну и что, пусть не приходит, мне все равно, зато я пригласила своего старого приятеля. Да, дорогой, я давно уже собиралась тебе о нем рассказать: интересный тип, тебе понравится. Он намного старше тебя (ему уже где-то под шестьдесят), возможно, он покажется тебе не от мира сего, но разбирается абсолютно во всем. Ты сможешь поболтать с ним о чем угодно — например, о «Юве» и о Милане, или даже посплетничать о Берлускони, — добавила Беатрис таким тоном, каким мать уверяет ребенка, насколько вкусен шпинат. Должно быть, это подействовало, потому что Ферди не стал протестовать и даже задал несколько вопросов, из которых самым риторическим был: «И где же твоя дочь откопала парня, который так тебя раздражает?»
Чтобы продлить разговор, подольше наполняя дом словами, Беатрис подробно отвечала на каждый вопрос, в особенности на последний:
— Ах, дорогой, почему ты спрашиваешь это у меня? Ты же знаешь, я не люблю вмешиваться в чужую жизнь. Откуда мне знать, где Инес познакомилась с этим типом? Понятия не имею, моя дочь так плохо разбирается в мужчинах, что… Ферди, ты меня слушаешь?
— ?..
— Ты же знаешь, что мне не нравится, когда мои слова ставят под сомнение. Разве я о чем-нибудь тебя спрашиваю? Разве я спрашиваю, действительно ли тебя приглашали ставить театральную пьесу в Риме… действительно ли, когда на днях ты вернулся в отель в четыре утра, ты встретил друга из колледжа, просившего милостыню у метро, и пригласил его на чашку кофе… Cuore, основа любви — доверие, тебе никто никогда этого не говорил? До-ве-ри-е, или, иными словами: я принимаю то, что ты мелешь на своей мельнице, а ты — что я на своей… При чем тут мельницы, говоришь? Ах ты моя пустая головушка, до чего я по тебе соскучилась! Сейчас же приеду к тебе в отель, и мы выпьем по бокальчику. Да-да, знаю, до ужина еще три часа, но я не могу сидеть в этом доме — здесь слишком много пятен. Глупых воспоминаний, я хотела сказать.