Кислые щи и какую-то немыслимую слипшуюся кашу, в которой торчали сухие коричневые куски мяса, ели без всякого аппетита. А Светик неожиданно встал и выплеснул кашу за плетень.
— Ты чего? — обиделась одна из поварих.
— Людочка, не обижайся, — не могу.
— Так уж лучше бы собакам оставил, — простодушно сказала вторая повариха. — Вот их сколько тут крутится.
— Значит, что человек, что собака — для тебя едино? Ну, спасибо, мать, — прищурившись, сказал Светик.
— Прекрати базар, — оборвал его Стас. — Схожу-ка я в контору, может, еще какое дело есть для нас.
Вышел он оттуда быстро, мрачнее тучи.
— Чего?
— Управляющий только рукой махнул. Конюх там матерится. Говорит, еще один день такой работы — и он без лошадей останется.
— Чего они окрысились? — удивленно крутя головой, сказал Михаил.
Он сидел в тени под плетнем, сложив ноги калачиком и жадно затягиваясь сигаретой. Рядом сидела Натэллочка. Приподнимая ворот платья, она дула себе на плечи и слегка постанывала.
— Обожглась я все-таки...
Ее большие голубые глаза были полны слез.
— Простокваша, говорят, помогает, — сочувственно заметил Ромка.
— А где ее возьмешь?
— Ой, Натка, твое счастье, — обрадованно сказала Люда. — У нас как раз молоко скисло! Много! Пошли вон туда за кухню, я тебя намажу!
— А при чем тут простокваша? — капризно сказала Натэллочка.
— Так простокваша и есть скисшее молоко! Ты разве не знала?
— Я думала — это такое в бутылках, — следуя за Людой, пролепетала Натэллочка.
— Хозяйки, — фыркнул ей в спину Ромка. — С такими способностями всю жизнь в старых девах проходите.
— Ромка, ты — ренегат, — выпалила Алка.
— Ты хочешь сказать — «ретроград»? — съехидничал Светик.
— Вот именно, — не смутилась та. — В наше время наоборот — мужья готовят.
— Как сказать, — покачал головой Ромка.
Издалека они услышали молодецкое: «Айхо, айхо, айхо!» Это с песней диснеевских гномов возвращался домой отряд косцов. Нарочито не замечая «сеношников», печатая шаг, прошли к умывальникам. Громко смеялись, поливая друг друга прямо из ведра. Рядком сели за длинный стол у кухни, жадно чавкая, начали есть.
— Хороша каша! Спасибо поварихам! — нахваливал Евгений.
— Это — гуляш, — зардевшись, призналась Люда и бросила уничтожающий взгляд на сидевшего поодаль Светика.
Тот с недоверием подошел поближе, пытаясь заглянуть в миски: не подмена ли?
Неожиданно со страшным визгом из-за кухни выбежала Натэллочка в купальнике, покрытая густым слоем чего-то белого.
— Что за крик?
— Они меня лижут.
— Кто?
— Собаки! Обступили и лижут, — плаксиво сказала Натэллочка.
— Так иди в комнату! — свирепо прорычал подошедший Стас.
— Там долго сохнуть, — капризно возразила девушка.
Продолжая стонать, она тем не менее удалилась в комнату.
В это время из-за стола поднялся Евгений, торжественно вручил пустую миску Людочке, приложив ложку к сердцу в знак благодарности. Та ответила книксеном.
Евгений повернулся к Стасу:
— Ну, командир! Раз наконец собрались все может поговорим?:
— Сейчас управляющий придет, — угрюмо ответил Стас, — тогда и поговорим.
— Ну, что же, — согласился Евгений. — Рассаживайтесь, ребятки, обсудим итоги первого дня.
«Косцы» сели своей группой, по-прежнему не разговаривая с «сеношниками». Напрасно толкался возле них Михаил, базаря и юродствуя. Его шутки никак не воспринимались. Наконец и он сел на траву между двумя группами.
Из конторы вышел управляющий в сопровождении учетчика. Привычно поискал глазами стол с красной скатертью. Не найдя, досадливо крякнул и, зайдя с другой стороны обеденного стола, оперся о него обеими руками.
— Подведем, значит, итоги первого дня, — сказал он. — Давай, Кузьмич.
Учетчик вытащил из планшетки синие листки, на которых было крупно написано: «Наряд», положил их на краешек стола, для чего-то разгладил их боковой частью ладони и сказал:
— Конечно, вроде с одной стороны, для начала неплохо. На силосе все выполнили норму, больше гектара на брата.
— Больше гектара! — присвистнул кто-то.
— Есть, конечно, и огрехи. Кое-где высоковато брали, неэкономно, значит. Но норма, как говорится, есть норма.
— Так, — сказал управляющий, — ну, а на сене? Скажи нам, Кузьмич, как на сене? Есть норма?
Кузьмич хихикнул и помотал головой, показывая, что хорошо понял тонкую иронию начальства.
— Семнадцать центнеров, — давясь от внутреннего смеха, выдавил он.