— Ну и как, занимается? — заинтересованно спросил Роман.
— Еще как. Скоро, говорит, брошу я вашу формовку, поступлю в модный ансамбль, буду «на фоно бацать». А если серьезно — потеплел Жорка к людям, вроде как оттаял...
Жорка приволок вторую тачку, вывалил землю и вопросительно посмотрел на Головкина.
— Чего встал? — сказал тот весело. — Трамбуй. Завтра новую форму начнем.
— Трамбуй, трамбуй, — заворчал Жорка, но трамбовку взял. — Я на час раньше кончать должен, а уже конец смены скоро.
— Ничего, ничего, — утешил его Головкин, взявшись ему помогать и незаметно подсказывая, когда Жорка делал что-то не так. — Очень полезно сочетать умственный труд и физический.
Он незаметно подмигнул Роману.
— Вот брошу ваш техминимум, — с отвращением сказал Жорка.
— Никак нельзя, — серьезно сказал Головкин. — Я техникум кончал на пятом десятке. Думаешь, охота была? А надо — значит, надо...
Смена, действительно, заканчивалась. Люди стали покидать рабочие места. Стремглав умчался и Жорка.
— Не спешишь? — спросил Головкин у Романа. — Тогда подожди. Я в душе умоюсь и еще погутарим.
Они вышли из цеха. Майское солнце нежно ласкало кожу.
— Вот давай здесь в скверике посидим! — предложил Головкин.
Они сели на скамеечку.
— Сами литейщики здесь все посадили, — горделиво заметил Головкин.
В светлом костюме, с короткими посеребренными волосами, он совсем не походил на литейщика. Лишь глубоко въевшаяся в поры земля выдавала его принадлежность к этой профессии.
— В обед здесь все собираются, — продолжал Головкин. — Молодежь в волейбол, а старики в домино дуются. Хорошо!
Он поглядел на Романа.
— О чем задумался, корреспондент? Как звать-то?
— Роман.
— Так о чем задумался, Роман?
Тот нерешительно прокашлялся и вдруг сказал:
— Добрый вы человек, Виктор Иванович.
Головкин вскинул на него свои ясные глаза, контрастирующие с темным цветом кожи, и согласно кивнул:
— Правильно. Добрый. Мне доброту покойный отец завещал. Умный был мужик. Хочешь, притчу его расскажу? Значит, жили-были два соседа. И решили они однажды забор, тот, что на улицу выходит, понарядней сделать. Подобрали штакетник поровней, покрасили в разные веселые цвета, сверху фигурные реечки понабили. А тут, как на грех, осень, слякоть, грязь. Прохожие, значит, хватаются за штакетник, пачкают, ломают. Что делать? Один сосед взял да и весь свой забор колючей проволокой обмотал. А другой вдоль забора кирпичики положил. И что ты думаешь?
Утром встают: у того, что в колючей проволоке, весь штакетник изуродован, а у кого кирпичики — стоит цел-невредехонек. Чуешь? Всегда людям добро надо делать!
— Всегда? — засомневался Роман. — А если он мне какую-нибудь гадость сделает, то как?
— Все равно. Ты ему доброе дело делай.
— Это как у Христа получается, — усмехнулся Роман. — Он тебя по одной щеке вмазал, а ты подставляй другую.
— Нет, я знаю, это «непротивление» называется. Лев Толстой проповедовал. Я вовсе не про то говорю, — загорячился Головкин. — Давать сдачи надо, но добром.
— То есть как? — удивился Роман. — Когда тебе по морде, так ты по морде. Это и есть дать сдачи.
— Ладно, объясню на примере. Работает со мной на формовке мужик один. Врать не буду, специалист неплохой, но завистливый, ужас! Если я больше его получил, спать не будет. Ему говоришь — так лучше надо работать, Федя! Не понимает. Твердит одно: тебе дали выгодный заказ, а мне нет. Хоть кол на голове теши. А уж если я за рационализацию премию получу, в лице меняется и зубами скрипит, не подходи! Тут меня, как на грех, в цехком, потом в областной совет новаторов избрали. Здороваться перестал. А вскоре дают премию, ни много ни мало, а что-то около тысячи, за внедрение быстро сохнущих смесей. Мы тогда большой экономический эффект получили. Все. Этого уже Федор не выдержал, сел и написал на меня анонимку.
— Анонимку? — недоверчиво переспросил Роман. — Как же вы узнали, что именно он?