— Хозяин, полагается аванс. Иначе удачи не будет.
— Знаю-знаю, — засмеялся тучный Оскар Львович, возвращаясь с седьмого неба, куда занесло его пылкое воображение. Он только что рассказывал ребятам, как это было семь веков назад: бешено мчатся маленькие лохматые лошадки, визжат всадники в высоких шапках, пуская в избы огненные стрелы. Вот из дома выскочила молодая женщина с ребенком на руках. Зацепившись ожерельем за дверь, с отчаянием его срывает — не до красоты сейчас — и бежит к реке, где стоят спасительные лодки...
Со вздохом Оскар Львович полез в полевую сумку, достал пачку денег и сунул несколько десяток в требовательно протянутую ладонь.
— Только вы уж не очень, а? — робко сказал он. — Может, завтра такое найдем...
— Не боись, хозяин, — играя роль степенного бригадира биндюжников ответствовал Евгений. — Не более четверти на брата.
— Ну, ну, — сказал Оскар Львович, еще раз жадно поглядев в раскоп, громко хлопнул дверцей и укатил, оставляя за собой густое облако пыли.
Вечером был пир. На столе стояло все, что может дать среднерусская деревенька в начале июля: пузатенькие, с пупырышками, первые огурчики, молодая отварная картошина, прошлогодние грибы, миска со сметаной и даже жареные окуни.
Водку Евгений разлил по алюминиевым кружкам. Одна из них оказалась перед Ромкой. Он скосил глаз влево, потом вправо. Пить водку не хотелось, ему больше по душе были сладкие узбекские вина. Но в сельмаге была только водка. Сейчас все пили из кружек. Даже девчонки не жеманились, не отказывались.
Выдохнув, Ромка принялся пить теплую, скверно пахнущую жидкость.
— Молодец, сынку! — выкрикнул Евгений, засовывая ему в рот огурец. — Еще одним археологом в нашем полку прибыло. — И, не давая всем как следует закусить, проникновенно запел:
Ромка тоже пел. В желудке стало необыкновенно тепло, голова слегка кружилась. Он видел себя в этой песне — уже пожилого, седовласого археолога в тропическом шлеме и шортах. Лунной ночью он выбирается на поверхность из гробницы по длинному подземному выходу, бережно держа в руках золотую маску неизвестной красавицы. После многолетних поисков наконец найдена совершенно нетронутая величественная гробница, полная прекрасных произведений искусства древней цивилизации. Но какая же пыль вокруг!
— Тебе нехорошо? Погляди, как побледнел, — услышал он, словно через ватные тампоны, голос Раечки, которая сидела напротив. — Живо пошли на свежий воздух.
— Не робей, Ромка! Иди, раз женщина приглашает, — услышал он вслед насмешливый голос Евгения.
Слегка спотыкаясь, он брел за Раечкой к холму, скрывавшему древнее городище.
— Садись, — сказала она, расстелив на плоской вершине заботливо прихваченную куртку. — Клади сюда голову. Лучите? Погляди, какие звезды! Подумать только, — тараторила Раечка, — вот так же они светили много веков назад молодому воину в холщовой рубашке и прекрасной девушке из маленького славянского селения...
Ромка слушал ее в полудремоте. Прекрасные звезды. Они будто что-то хотели сказать.
— Ты любишь Грига? — неожиданно спросила она, нагнувшись к его лицу.
— Люблю, — пробормотал Ромка.
Сказано было честно. Сейчас он любил всех и все. Неожиданно Ромка услышал, как Раечка очень нежно и точно насвистывает песнь Сольвейг. Сладостная грусть охватила душу.
Он нерешительно приподнялся, раздумывая, удобно или неудобно поцеловать девушку, когда она свистит. Тем более Грига? В поисках опоры его рука коснулась ее обнаженного колена. Ни с чем не сравнимая дрожь пронзила тело. Не веря этому ощущению, он сначала робко, а потом с ненасытной жадностью касался колена девушки. Идеально круглое, будто полированное и в то же время сохраняющее внутреннее тепло. «Вот оно — чудо света!» — восторженно пронеслось в голове.
— Ты что мнешь мне коленку, глупенький? — услыхал он Раечкин насмешливый голосок.
Ромка повернул голову и увидел над собой огромные глаза, хранящие какую-то великую тайну. Он решительно потянулся к ее лицу губами, но поцелуй получился скользящий, поскольку помешали носы. Пришлось приспосабливаться.
Как это прекрасно — настойчиво вбирать в себя мягкие, податливые губы и пить, пить сладкое девичье дыхание. Они вернулись в избушку под утро, с вороватым смешком забираясь в свои спальные мешки.