Возможно, дело было еще в том, что прибыли они в Каприе измученные качкой, оглушенные стуком мотора, исхлестанные резким ветром. Непостижимая трамонтана накрыла все мрачной тенью и внесла в атмосферу нечто зловещее. Привязав катер к молу и выключив старый «Турнер», закашлявшийся при этом так, словно замолкал навеки, Луйо и Лела стали посреди палубы, осматривая свое новое временное королевство. И вдруг почувствовали себя как в западне, как в заранее расставленной ловушке.
А может быть, дело было в субботе.
Была суббота, и все население Каприе высыпало в душный полумрак на свой изогнутый мол. Десять минут назад отвалил белый пассажирский пароход — единственная связь с внешним миром, и на молу осталось небольшое замкнутое сообщество людей с тесно переплетенными, запутанными отношениями, некий анклав в сумрачном пространстве между морем и небом. Каким же ничтожным и невзрачным показался им большой мир, представленный двумя чужаками, жалкими беспомощно стоящими на палубе дряхлой рассыпающейся посудины скитальцами, лишний раз доказывающими, что нет ничего на свете прочнее и надежнее маленького, но сплоченного круга своих, близких, какими бы они ни были. А чужие — как смешно и занятно на них смотреть!
По субботней традиции Каприе вышло на мол. Мол заменял им и вечернее корзо, и танцы, и кино, и телевидение (здесь ведь не было электричества), и просто это было единственное замощенное место, где можно, не испортив, показать новые башмаки. Опираясь на палки, вышли старики, пережевывая беззубыми ртами обывательскую премудрость, вышли местные рыбаки в белых по случаю субботы рубашках, но в будничных, полинялых и заплатанных штанах, вышли женщины в черных платках и уселись на пристенок мола в приличном отдалении от мужчин, вышли молодые парни с поднятыми воротниками штормовок, и юные дочери Каприе — хихикать над их плоскими шутками. Все они двигались в самых разных направлениях, произвольно меняя порядок и место, словно без устали импровизирующий гротескный кордебалет — каприйское каприччио. Они сходились и расходились в бесчисленных комбинациях, но ни один человек, от глубокого старика до малого ребенка, не отказался от удовольствия постоять перед шхуной, пристально рассматривая ее экипаж.
Каждый глазел по-своему. Старики солидно останавливались парами, сочувственно покачивали головами, потом уходили, сплюнув и махнув рукой; парни и девушки — большими развязными компаниями, отчаянно хохоча над издевками, которые они нашептывали друг другу, но в то же время не упуская случая показать, что они все — одно, а шхуна с ее пассажирами — иное.
Но хуже всего были дети. Старикам многое можно простить, снисходя к их возрасту, но дети? Они с такой легкостью перенимают жестокость взрослых, словно это заложено в их природе. Детей была целая орава. Луйо никогда в жизни не видел в маленьком городе такой уймы детей. Казалось, их больше, чем вообще жителей. Словно размножались не прижимистые островитяне, а кролики. Дети бегали, ползали на на четвереньках, бесстыдно плевались, курили, ловко бросая горящие окурки высокой дугой через парапет в море.Они тоже не оставили пришельцев без внимания. Те, кто посмелее, прыгали прямо на палубу, топоча босыми ногами, залезали под тент — посмотреть, что в трюме, а потом подтягивали шхуну за канаты и выскакивали.
Луйо и Лела беспомощно стояли на палубе, всматриваясь в стену лиц, взирающих на них с холодным любопытством. Их гордость была уязвлена: какова бы шхуна ни была, это их дом, и им казалось оскорбительным, что все лезут на нее без разрешения, не поздоровавшись. Никто из людей, беспардонно пялившихся на них, будто на чудовища, ни о чем не спросил, никто не сделал попытки установить контакт, перекинуть мост через пропасть, отделяющую шхуну от мола, как положено по обычаю, и это особенно обижало. Люди стояли и прогуливались в полуметре от Луйо и Лелы, нагло смотрели им в глаза, заглядывали в котелок (Лела пыталась заняться ужином), обменивались язвительными замечаниями, но не обращались к ним ни с одним словом, будто Луйо и Лелы вообще не существовало.
Казалось, непрестанно меняя состав групп, не прерывая гуляния, они, сопоставляя наблюдения, советуясь, взвешивая доводы, сообща вырабатывают мнение о пришельцах. И сперва тихо, приглушенно, а потом все громче и бесцеремоннее зазвучал vox populi 1.