— Черт с тобой, — сказал Зыбин, когда Глеб кончил. — Пришлю к тебе в пустыню хорошего газетчика. Тут крепкий мужик нужен: Госстрой, Госплан, опять же Стройбанк, Министерство — инстанции самолюбивые. И в Питер к Попову ему придется смотаться. Сам бы взялся, да грехи не пускают, — с сожалением закончил он.
— Ну и брался бы! — подзадорил его Глеб.
— Так разве отпустят? И потом жарко у вас там уже, а?
— Не жарче, чем здесь. Накурено, дышать нечем. Пойдем отсюда, Андрей, прошу. — Глеб ослабил узел галстука. — Тут за вредность молоко выдавать надо бы…
Расплатившись, они вышли в вестибюль. В холле стало еще многолюднее, больше оживленных групп, длиннее очереди у телефонов. Стройные девушки, ревниво кося глазами друг на друга, наводили красоту перед большим зеркалом. Касса бойко торговала билетами на кинофильм, идущий здесь первым экраном. Работал книжный киоск, и вдоль длинного прилавка, за которым возвышалась равнодушная ко всему происходящему миловидная женщина, тоже толпились, гомонили люди.
Базанов скользнул взглядом по щиту, покрытому яркими театральными афишами, киноплакатами и всевозможными объявлениями, и остолбенел.
Пожилой маленький человек, борясь с тугим свитком ватмана и раскручивая его, прибивал к доске что-то черное — черные слова и портрет, широко обведенный черной рамкой. Глеб шагнул ближе и прочел: военная комиссия Союза журналистов с глубоким прискорбием извещала о том, что после тяжелой продолжительной болезни скончался активный член комиссии, Герой Советского Союза, гвардии генерал-майор в отставке Игорь Игнатьевич Полысалов.
С портрета на Глеба смотрело знакомое смеющееся лицо летчика. Полысалов на этой фотографии выглядел еще более молодым, чем тогда, в чебоксарском госпитале, когда они познакомились. Он был в шлеме, сдвинутом на затылок, в меховой куртке, под которой, прикрыв ворот гимнастерки, был виден грубой вязки свитер. «Этот свитер, кажется, и был у полковника в госпитале, — мелькнула случайная мысль. — Точно. Тот самый свитер».
— Ты что? — подошел Зыбин. — Знал его?
— Андрей, прости, — сказал Глеб. — Я знал этого человека и пойду на его похороны. И давай, если можно, вернемся и выпьем еще по рюмке коньяка за него. Вот как пришлось мне с ним встретиться… свидеться…
У подъезда их ждала служебная черная «Волга». Зыбин сделал какой-то знак шоферу, и тот, кивнув, газанул, сорвался с места и, влившись в целое стадо бешено несущихся от Арбатской площади машин, устремился к улице Горького.
Глеб купил бутылку коньяка, и они поехали к Зыбину.
По дороге Глеб все рассказывал о Полысалове. Как он от имени командования вручал Базанову в тыловом госпитале орден Красного Знамени за Курскую дугу; как Полысалов — гвардии полковник и Герой Советского Союза, воевавший еще в Испании, — хотел стать другом и наставником ему — пацану, вчерашнему школьнику, а тогда простому солдату; как Полысалов, ни слова не говоря Глебу, написал в Ленинград запрос о судьбе родных Базанова, будто бы и он родственник им; как он оплакивал двух сыновей своих, тоже летчиков, на которых получил похоронки, а потом оказалось, что младший, Антон, жив, выжил, и Полысалов, сам еще не оправившийся от тяжелого ранения, удрал из госпиталя и полетел к сыну, а когда они прощались, Полысалов подарил Базанову на память финский нож с наборной ручкой из плексигласа, сделанный аэродромным умельцем, как дорог он был Глебу и как хотел он сберечь его на всю жизнь, а пропала финка быстро, потерял он ее, а вернее всего — украли в поезде, когда он, списанный из армии подчистую, ехал в Среднюю Азию.
Воспоминания о Полысалове и том далеком времени совсем разбередили Базанова. На кухне у Зыбина он, не закусывая, выпил полстакана коньяка и, взяв с собой бутылку, прошел в кабинет. Но пить больше не стал, хотя и бутылку Зыбину не отдал, а сел на тахту, обложившись подушками, готовый к долгому, как сам объявил, разговору и ответам на любые вопросы, — и мгновенно заснул.
Зыбин снял с Глеба ботинки, накрыл ноги пледом. Позвонил по телефону в секретариат, сказал, что сегодня в редакцию уже не вернется. Было еще сравнительно рано. Он думал о том, что в его жизнь опять внезапно вторгся Базанов, что человек этот ему дорог, а проблемы, которые волнуют его, близки; что теперь они встретились почти здоровыми людьми, оба уж и про сердце свое порой забывать стали; что встреча эта, отодвинув ежедневную московскую суетню, напомнила Зыбину то прежнее горение, с которым он «пытал» Базанова, стараясь как можно больше узнать о его жизни бродяги-геолога, отдавшего столько лет поискам золота в пустыне. Зыбин вспомнил и то радостное чувство, пришедшее к нему тогда, когда он твердо решил наконец написать серьезную книгу о пережитом, о встречах с интересными людьми и со своим соседом по палате в первую очередь.