— Было.
— А тут чего же? Начальства разве мало?
Шофер безразлично пожал узкими плечами и не ответил. А потом вдруг спросил:
— Как она там, столица наша белокаменная?
— Ну, ты, брат, информирован! — удивился Глеб.
— Что я — глухой или слепой? Вся стройка знает: парторг в Москву полетел, за новый город воюет.
— Стоит Москва, — сказал Глеб. — Хорошеет и растет быстрее, чем наш Солнечный. Ты где жил?
— На Бронной, у Патриарших прудов. Может, слыхали?
— У Садовой. Случалось, ходил.
— Отличный райончик, правда? Центр, и тихо, а?
— Чего ж уехал?
— С родителями во взглядах на жизнь не сошлись. Я им самостоятельность свою кинулся доказывать, а они обиделись.
— Родители есть родители, — заметил Глеб.
— Это уж точно, — усмехнулся шофер и затормозил возле управления.
— А фамилия твоя как? — Глеб вылез из машины, отметив, что чувствует себя получше и привыкает уже к жаре.
— Ужасная у меня фамилия. Ни выговорить, ни написать с первого раза никто не может. Понадоблюсь, в колонне Димку-москвича спросите, вам каждый меня найдет.
— А все-таки как фамилия?
— Зайончковский. Зай-он, если короче.
— Слыхал я такую фамилию. На фронте у нас корпусом генерал Зайончковский командовал.
— Дед мой, наверное, — без рисовки сказал шофер. — Зайончковские всю дорогу генералы.
— Один ты?..
— Один я не оправдал надежд, — Димка весело рассмеялся и так газанул с места, что шестеренки в коробке передач взвизгнули…
Против ожидания Базанова, Степан Иванович был настроен благодушно. Несмотря на жару, он был в нейлоновой рубахе с закатанными рукавами и в твидовых брюках. Вдоль стен кабинета застыли как изваяния представители Бешагача, готовые к разносу. Ожидая Глеба, Богин вел какой-то не относящийся к делу разговор и даже позволил себе шутить по поводу прораба, явившегося на столь представительное совещание в замызганной и неумело зашитой в нескольких местах ковбойке. («А вы что, товарищ Савченко, меньше всех получаете, зарплата у вас низкая?») Сам он вроде бы и не ощущал духоты, единственное, что позволил себе, — расстегнуть ворот и ослабить галстук, оставалось лишь удивляться подобной выдержке.
Глеб сел, и совещание началось. Обычное совещание — рабочие вопросы. Строители и монтажники предъявляли друг другу претензии, оправдывали вынужденные простои несвоевременной поставкой материалов, нехваткой рабочей силы и специалистов. «Шел» уже каркас здания первой обогатительной фабрики. По кольцу вокруг него располагались вспомогательные предприятия и службы. Контуры комбината были уже зримы в Бешагаче. Но каждый день где-то и что-то затирало. На этот раз это были подземные коммуникации — ПЗ, проектное задание на которые пришло с опозданием. А это, естественно, вызвало сбой в работе, ковыряние в уже готовом фундаменте, задержку с возведением «коробки» и установкой железобетонных «осей» — колонн — в каркас здания.
…Богин поднимает то одного, то другого. Они докладывают, отвечают на вопросы с мест, отвечают на вопросы Богина: когда, почему, кто виноват, как скоро можно исправить положение, с кого брать штрафы за бесхозяйственность, за халатность. Наконец все опрошены. Богин дает слово начальнику отдела капитального строительства, потом начальнику материально-технического снабжения. Шемякинская речь полна обезоруживающего оптимизма. Сидящий рядом с ним заместитель Шемякина радостно кивает и громко поддакивает. Богин все больше хмурится. Наконец не выдерживает и обращается к нему:
— Вы что это? Чесноку наелись? А? Так не все это любят. Выйдите вон отсюда. Вон, вон! — и к самому Шемякину: — Ну и народец у тебя, Матвей Васильевич. Директорский кабинет с закусочной путают.
— Я учту, товарищ Богин, учту, больше это не повторится. — На подвижном лице Шемякина целая гамма выражений: возмущение, удивление, подобострастие. Выдав полную гамму переживаний, он развел руками, глубоко вдохнул и, словно поставив точку, продолжал свою полную оптимизма речь по поводу перспектив материально-технического снабжения стройки.
Как ни странно, но эпизод с любителем чеснока, изгнанным из кабинета, словно разрядил Богина. Оргвыводов не последовало. Постановили: в ближайшие два-три дня составить совмещенный график всех работ и представить его на утверждение начальнику. Базанову не пришлось выступать и быть амортизатором. Зря, можно сказать, и волновался…
Отпустив всех, Богин принялся с пристрастием расспрашивать Глеба о московских делах и впечатлениях. Интересовался деталями, малейшими подробностями — даже выражением лица Тулина («Не надоели ли мы ему со своим городом?»), интонациями госстроевца Николая Николаевича, вынужденного принять мнение экспертов и согласиться с проектом дома-трилистника («Затаил поди обиду и прижмет нас на чем-нибудь другом, только бы не на комбинате!»), настроениями Попова («Чего от него ждать: опять выдумывает какое-нибудь чудо архитектуры или поуспокоился малость?»).