Конфликт… Апогей… Белые начинают и через три хода выигрывают. Драматургия!.. Шахматные задачки!.. Кто кого сломит: Богин Базанова или Базанов Богина? А что значит «сломит»?.. Уничтожит, выкинет со стройки или перевоспитает? Что значит перевоспитать Богина?.. Сафаров предупреждал: всегда и во всем будь политиком — мудрым и зрелым, — на тебя все смотрят, твое слово как золото, а уж поступку и вообще цены нет — миллион раз отмерь, прежде чем отрежешь…
А не боишься ли ты Богина? — многократно спрашивал себя Глеб. Или не хочешь выносить сор из избы? Может, не очень уверен в себе, Ашоте, в Яковлеве, Сладкове, Глонти и всех других членах парткома, не уверен в коммунистах и поэтому не решаешься начать атаку?
И, возвращаясь к этим мыслям, отвечал себе: нет, уверен, не боюсь. Я должен, обязан показать всем и самому Богину, что партийная организация, а не я и не он — первый хозяин стройки, что с этим придется считаться. Шемякина поддерживает Богин. За грехи Шемякина должен отвечать Богин, даже если Степан и рта не раскроет: поймет и свои ошибки, сделает и для себя выводы — умный. Итак, тактический ход. Итак, Шемякин. Пусть отчитывается. А Богин пусть на ус мотает… Пусть делают для себя надлежащие выводы и Прокопенко, и Мостовой — защитники Богина. И их заставим быть принципиальными, если вилять начнут.
Спустя несколько дней после памятного вечера Богин сам позвонил в партком, попросил Надежду Витальевну позвать Базанова и, поздоровавшись, сказал:
— Я вот обдумал. Оба мы зря погорячились, Глеб Семенович. Давай забудем. Так и волки будут сыты, и овцы целы.
Богин временно отступал. Решил дать внезапный морской поворот «все вдруг». И это он умел. Базанов спросил:
— А кто у нас волки, кто овцы, Степан Иванович?
— Ладно, ладно! Считайте, два — ноль в вашу пользу.
— А когда же один — ноль было?
— Давно. На партконференции еще.
— Помните?
— Так устроен.
— Сомневаюсь в счете.
— Да?! — запальчиво возразил Богин. — Я считаю точно!
— Остается договориться, в какую игру мы с вами играем? В футбол? Шахматы? Теннис?
— Э, не будем считаться!
— Хорошо, не будем.
— Слышал, вы комиссию какую-то создавать собираетесь? — Богинский голос звучал ровно. И вопрос его прозвучал так, между прочим.
— Нет, не комиссию, но есть решение парткома: самоотчет Шемякина, — ответил Глеб.
— Сигналы? Что-то конкретное?
— Я же говорю — отчет коммуниста Шемякина.
— Предлагаю компромисс: подождите. Перенесите этот отчет на месяц, а? Собственно, на три недели уже.
— Я доложу парткому о вашей просьбе.
— Спасибо.
— Итак, счет? Ничья? Во что же мы играем, товарищ Богин?
— Бокс. У нас профессиональный бокс, Базанов… А вы молодчина! Стойкий, хорошо держите удары. — И вдруг засмеялся: — Дайте этому Богину! Бейте его в морду! Я его знаю!..
23
Вечером, как случалось это довольно часто в последнее время, Базанов был зван к Глонти на чай. Тетушка старалась по возможности опекать Глеба, а Феликс Иванович неизменно оказывался добрым хозяином и милым собеседником, не сухарем-технарем, каким он был в своем инженерном кабинете, а человеком, любящим порассуждать со знанием дела об искусстве, особенно живописи, которую он знал отменно, ибо уже многие годы являлся ярым филокартистом и, несмотря на далекие стройки, куда забрасывала его жизнь, ухитрялся переписываться с десятками коллекционеров из разных городов и вести с ними обмен открытками-репродукциями.
Стараниями тетушки половина балка таллинского производства значительно отличалась от комнаты Глеба. Все здесь было сделано домовито, с любовью, по-хозяйски. Обе лишние верхние койки сняты, зеленый линолеум на полу заменен покрытием «под паркет», письменный стол и кресла — на половине Феликса Ивановича, шкаф, сервант и обеденный стол под накрахмаленной белой скатертью в столовой у тетушки превращали стандартный передвижной вагончик в уютную городскую квартиру, по крайней мере частично.