Говорить было абсолютно не о чем. Кто-то завел разговор о стройке: план, подрядчики, субподрядчики, но хозяйка так сурово повела черным глазом в его сторону, что он скис сразу и замолчал на полуслове. Богин нервничал, хотя и казался абсолютно спокойным. Азизян, рискнув, рассказал старый, проверенный анекдот из своего «золотого фонда» — все рассмеялись, и этот смех будто снял внутреннее напряжение и расколдовал всех. Заговорили разом, задвигались живей руки, загремели веселей вилки и ножи.
Все вздохнули облегченно, и словно слетел с застолья некий налет дипломатического раута. И даже хозяйка, раскрасневшись, улыбалась уже веселей и радушней, хотя временами, если и обращался к ней кто, словно спохватывалась и принимала выражение несколько отрешенно-озабоченное, будто говоря: «Я и простой могу быть, если обстоятельства того требуют, если люди за моим столом собрались простые. Я, правда, хотела лучше и торжественней, как полагается у людей нашего круга, — и, видите, знаю, как это делается… Но если общество требует…»
Продемонстрировав таким образом, как ей казалось, все свои способности и абсолютное знание какого-то неведомого этикета, который представлялся Инессе Филипповне очень важным и обязательным для людей их круга — нечто вроде «СЕЗАМ, ОТВОРИСЬ», вроде пропуска в некий закрытый распределитель, жена Богина как-то опростилась сразу, точно невидную пуговку расстегнула, и моментально, самым чудесным образом превратилась в веселую и хлебосольную хозяйку стола. И уже в следующий момент принялась она с воодушевлением рассказывать, как приходилось ей «гулять» на Севере, например, куда она притащилась за своим, нареченным, где пили они иногда так, что в каждое застолье не меньше чем по литру на человека выходило.
— Какая странная женщина, — шепнула Морозова Глебу. — Ничего подобного никогда не встречала.
И Глеб кивнул, недоумевая и соглашаясь с нею.
А Инесса Филипповна, овладев общим вниманием и чувствуя себя молодой и интересной — какой и должны были видеть ее все эти люди, подчиненные ее мужа, — говорила не умолкая. И все было довольно пристойно, пока, она вспоминала разные казавшиеся ей смешными или любопытными, достойными всеобщего внимания случаи; из собственной жизни, но только принялась она рассказывать про самого Богина, про их встречу и знакомство, про его смешные черты характера и привычки, и тут уж — ах!..
Гости сидели опустив глаза, не зная, как реагировать на эту информацию. Степан Иванович, некоторое время стоически и грустно улыбавшийся (это был новый, никому не известный Богин), попытался вмешаться в рассказ жены и прервать его, но Инесса Филипповна, с пренебрежением посмотрев в его сторону, заметила, что она и сама знает, когда и что следует говорить, в подсказках не нуждается и отлично понимает, в какой аудитории о чем можно рассказывать (так и сказала — «в аудитории»).
Богин сделал еще одну попытку вмешаться и переключить внимание жены на стол и гостей, но Инесса Филипповна казалась уже неуправляемой. Глеб подумал, что Богин сейчас сорвется — лицо его потемнело, — повысит голос, закричит, может, даже стукнет кулаком по столу, ведь и это бывало, Глеб не раз был свидетелем такого и в кабинете, и в прорабских на строительных площадках. И каждый раз он упрекал Богина, а тот либо отшучивался, либо еще больше злился, говорил, что он таков от природы и не может себя переделывать. А вот, оказывается, и не таков вовсе, он терпелив, когда дело касается жены, которая, не задумываясь, выставляет его перед работающими с ним людьми и в смешном, и просто в глупом виде. И мирился с этим. Почему? Это было необъяснимо.
Глеб посмотрел по сторонам. Глонти хмурился и смущался, точно обижали его. Азизян нетерпеливо поерзывал, улыбался. Прокопенко равнодушно жевал. И только Мостовой с полным вниманием смотрел в рот Инессе Филипповне, словно то, что он слышал, оказывалось для него неожиданным и приятным откровением.
— А помнишь, Степа, время, когда ты в институте учился? — восклицала Богина. — Ни кола ни двора! Комнатешка — десять метров, кровати — страшно сказать! — и той нет: матрац на кирпичах установлен. Степе он до колен, под ноги учебники подкладывали. И ничего — жили! Вспомнить радостно, товарищи! И народу всегда у нас полно. Набьются, накурят — не продохнешь. Степа каждый час пепельницу моет — аккуратист.