— Да, да! — крикнули опять несколько человек сразу. — О ней! Строили для себя, а оказывается — резиденция начальника! Правительственная дача! Шемякинский дворец!
— Тихо! — рявкнул Богин. — Вы где находитесь?!
— Спокойно, ребята, спокойно, — стараясь сгладить тон начальника, сказал Глеб. — Не волнуйтесь. Разберемся, все будет по справедливости. Пока идите. А вы, Александр Трофимович, подождите меня в парткоме. — Он вышел вместе со всеми в приемную, приказал секретарше: — Шемякина, пожалуйста, и быстро. — И, вернувшись в кабинет, сказал Богину: — Вот тебе и опять Шемякин! Обман. Разве можно использовать так молодежный энтузиазм и труд? Кто ему дал право? Ну, позор! Ну, безобразие!
И тут же появился Матвей Васильевич, точно стоял наготове поблизости и знал, что вызовут. И даже о чем спросят уже знал.
— О чем шум? Прожектористы несмышленые, — начал он несколько даже самоуверенно. — Могу отчитаться. Коттеджи для приезжего начальства. Ведь от того, как мы встретим его, какие условия создадим, как оно отдохнет, оценка всей стройки зависит и всего нашего аппарата. Такая дачка не раз хорошую службу стройке сослужит, товарищи! Расход — гроши, материалы из остатков, — вокруг такой стройки, как наша, из остатков еще город построить можно! — а значение дачки огромно. При ее помощи все сложные узлы развяжем. Гостеприимное застолье — главное, чем славен русский человек. Еще через годик-другой, когда город наш Солнечный всесоюзно известным станет, отовсюду люди поедут — и из-за границы, из дружественных нам социалистических стран. Где принимать ответственных гостей и товарищей будем? В общей гостинице? А кормить? В общей столовке, среди командированных?
— А ведь тут есть и сермяга, Базанов, — заметил Богин примирительно.
— Но почему отношения с молодежью вы строите на обмане? — не выдержав, сорвался Базанов. — Используете энтузиазм, обманываете и развращаете ребят? В другой раз они не пойдут за нами! Они просто перестанут верить нам. Это вы понимаете?
— Это я не учел. Понятно. Исправлю, — поспешно ответил Шемякин.
— Да уж придется, исправляй, — поморщился Богин. — Нужно было бы как-то по-другому, без шумихи. Негодные методы, прав парторг.
— Я и предлагаю — без шумихи, — подхватил Шемякин. — Три халабуды в пустыне? О них и забыть — раз плюнуть! Зона отдыха — настоящая, городская — у нас в Солнечном, на севере, ленинградцами запроектирована. Так, товарищ начальник?
— Ну? — не понял Богин.
— И что дальше? — спросил Базанов, тоже сразу не разобравшись, куда гнет находчивый Матвей Васильевич.
— Вот настоящую-то мы пропагандировать и начнем, а о той, загородной, пока позабудем — временно. Чтоб у людей, значит, ошибочного представления не возникло, что их зоны отдыха лишают.
Богин посмотрел на Базанова, как бы предоставляя ему право первым реагировать на это сообщение.
— Значит, вы нам еще раз людей обмануть предлагаете? — сурово спросил Глеб. — Ну, зарвались вы, Шемякин!
— Товарищ Богин, Степан Иванович! — вскочив, взмолился Шемякин. Воздев руки и словно защищаясь от наветов парторга, он обиженно повернулся к начальнику стройки, сказал дрогнувшим голосом: — За что же? Вы-то знаете, как я работал! Вы сами!..
— Идите, Матвей Васильевич, — устало сказал Богин.
Шемякин не ждал грозы. Подумаешь, отчет о работе! Он ведь только и делал, что работал. Не на себя — на Солнечный, на стройку… Ну — покритикуют, ну — покается. Поговорят, разойдутся. Впервой ли?
…В парткоме было накурено. Дым стоял плотным облаком, несмотря на открытые окна. После информационного, но долгого отчета Шемякина первым слово взял Ашот Азизян.
— Начальник отдела материально-технического снабжения допустил ряд серьезных ошибок, — сказал он. — Случай с комсомольцами и дачей очень типичный! Шемякин забывает, что работает на государственной службе. Мы его психологии удивляемся. Какая это психология? Не коммунистическая. Психология хозяйчика, считающего, что он распоряжается собственным предприятием. У хозяйчика нет принципиальности, нет морали. Он не разбирается в выборе средств. Готов все оправдать производственной необходимостью. Это на словах. На деле Шемякин развязывает себе руки, а производственная необходимость, интересы стройки оборачиваются невосполнимыми моральными потерями. Шемякин неоригинален. Многие хозяйственники, станет говорить он, поступают таким же образом. Но сегодня мы слушаем нашего работника, разбираем его поступки, из них состоит деятельность члена нашей парторганизации. Вам нужны факты? Их много. Один принцип: ты мне, я тебе. Ты мне сырье: цемент, металл, я тебе — бетон. Я для тебя изготовлю, скажем, арматуру, ты расплатишься бревнами. Излишек древесины обменивается на дефицитное стекло, стекло — на железобетонные блоки. Заключаются договора: «Чем будешь платить?» — «Даю блоки». — «Нужен цемент». «Давала» присылает цемент, увозит блоки. Все довольны. И в бухгалтерских документах законно: за одно заплатили, за другое получили, оприходовали. Но, если вдуматься, закон стоимости нарушен, государственные цены на сырье в расчет не принимаются, все определяет обмен, как на рынке или при натуральном хозяйстве. Круг заказчиков Шемякина расширился. Заключались тройные и четверные обмены сырьем и материалами, которые преспокойно лежали на базах до завершения всего цикла операции. Взаимные услуги — так мы их можем назвать. «Деловые люди», хозяйчики, разве они обманут, подведут? Тут репутация превыше всего. Для достижения цели все средства хороши. Таков девиз. И при этом говорят: что, я для себя стараюсь? Для стройки стараюсь. Аппетит приходит с едой. В оборот включается транспорт. «Вы готовы забрать блоки, но у вас не на чем их вывезти? Помогу, но чем вы будете расплачиваться?» А «давала» говорит, к примеру: «Могу расплатиться баранами». — «Какими баранами?» — «Курдючными». Вот к чему это приводит. Цель хорошая будто — о выгоде своего предприятия заботится. А средства? Средства, если сказать прямо, никудышные. — Азизян сел, возбужденно ероша свою густую шевелюру.