— Я вполне согласен с начальником строительства, — сказал он. — Схалтурили вы, товарищи, понадеялись на авось. И тут надо называть вещи своими именами, признавать критику. Нечего Ивану кивать на Петра. Хотя, с другой стороны, бить себя в грудь и рвать тельняшку, как это делает Сергей Владимирович Ненаев, по-моему, тоже не стоит. — Базанов скосил глаза, но посмотрел не на начальника СМУ, а на Богина. По непроницаемому лицу было трудно понять, как Богин реагирует на слова секретаря парткома, о чем он думает. Не следует углубляться в разбор дела. Надо закругляться. И Глеб спросил: — А сколько дней, часов вам нужно на ликвидацию аварии, товарищи?
— Дня полтора, — сказал Ненаев.
— За сутки мы бы управились, если б дружно, — вставил молчаливый бригадир.
— Опять торопитесь? — подал реплику Богин.
— За сутки. — твердо повторил бригадир. — Каждый винтик прощупаем, разрешите только. Ей-ей, за сутки, товарищ начальник.
— Я думаю, можно начинать, — сказал Базанов. — А разговоры потом. А, Степан Иванович? Доверим?
— Во-во, — хмыкнул Богин. — Вы давайте аварию ликвидируйте, а я за это время приказ обдумаю — что с кем сделать, кто сколько заработал. И парторг мне поможет. Не так ли, Глеб Семенович?
— Да, конечно, — согласился Базанов. — И добавил, желая успокоить людей и смягчить резкость последних фраз начальника: — Идите работайте спокойно, товарищи.
Подождав, когда они остались вдвоем, Богин заметил:
— Однообразно складываются наши отношения: ты что же, совсем против взысканий?
— Нет, почему! Я за разумное воспитание, Степан Иванович.
— Все из-за дяди ругаемся. Был Лысой, был Шемякин. Теперь Ненаев.
— Неужто и Ненаева погонишь?
— Надо было бы, но ведь ты не позволишь?
— Позволять или не позволять — твое дело. Я — не рекомендую.
— Вот видишь!
— С людьми работаем, учиться этому надо.
Богин вскочил, прошел из угла в угол прорабской, остановился, спросил:
— Серьезно думаешь?
— Вполне серьезно.
— Плохой, значит, я руководитель?
— Я так не сказал. Стройка тебе по плечу. Ты опытный, технически грамотный. Ведешь правильную инженерную политику, с экономикой в ладах. Яковлевский метод вроде бы правильно оценил и на эксперимент вот согласился. Но с людьми… С людьми, Степан Иванович, дорогой, у тебя пока просто беда — чатак — в отношениях получается. Если б ты этого вопроса совсем не касался, цены бы тебе не было. Понимаю, невозможно тебе людьми не руководить, просто для наглядности своей мысли говорю. Как хочешь Ненаева наказать?
— Ну, не решил еще. В должности понижу, вероятно.
— А польза какая? Лучше вкалывать станет?
— Наверное.
— Но Ненаеву-то, Ненаеву каково? Он ведь отличный работник, ты это знаешь, и он доказал. Зачем же топтать хорошего человека, специалиста, у которого эта авария лишь эпизод, нехарактерный притом! Ведь для того чтоб ошибку свою исправить, он за десятерых стараться будет. А понизишь, у него руки опустятся.
— А знаешь, ты мудр! — Богин презрительно хмыкнул. — И что же ты предлагаешь?
— По выговору ему и обоим бригадирам вполне достаточно.
— Принимается, — сказал вдруг Богин удовлетворенно. — Но не думай, что я у тебя на поводу пошел.
— Странный ты парень, Степан. Что ты все оглядываешься — боишься, что я тебя опорочу и на твое место сяду?
— Нет, не боюсь, что на мое место сядешь.
— Так что же?
— Не люблю шума, массовых собраний, обсуждающих дела руководства.
— Так это стиль нашего общества — тут уж ничего не поделаешь. А интересно, где это ты был в семнадцатом году?
— Там же, где и ты, — в проекте. Хотя меня, правда, пять гувернанток ожидали, чтобы воспитывать.
— А меня три воспитали: комсомол, Великая Отечественная и партия, пусть не звучит это слишком громко. Это так.
Не надо было Глебу про войну, ох не надо! Богин тут же набычился, замкнулся, показал, что разговор ему неинтересен, тягостен. Внезапно возникший контакт разладился. Для возобновления его приходилось начинать сначала. И не от печки, не повторяясь. Глеб задумался — с чего начать? Неожиданно Богин сам помог ему, спросив, есть ли у секретаря парткома еще какие-нибудь критические замечания в его адрес, заодно уж — он на все сразу ответит.
— Изволь, — сказал Глеб. — Я скажу, и с удовольствием. Потому что вижу — снова горит наш костерок, у которого мы вели беседы. Чего злишься?