Первым выступал главный диспетчер Афанасий Прокопенко — резкий в движениях и жестикуляции, похудевший и ставший еще более похожим на Богина. Прокопенко докладывал об основных событиях за сутки, о приказах сверху и особо важных рапортах начальников смен и участков. Иногда начальники смен и участков сами отчитывались и оправдывались перед штабом в упущениях, срывах. Богин подводил итоги. И тут он был беспощаден. Не всегда, может быть, и справедлив, но всегда всеми его поступками руководили интересы стройки.
Степан Богин был крут. Он с ходу, тут же на совещании, мог повысить или понизить в должности человека. Или даже снять его, уволить. Правда, он советовался с Базановым — заранее или позднее, — терпеливо доказывал необходимость своих действий, оправдывая каждый такой приказ, убеждал и добивался согласия со своими действиями. Отсюда, вероятно, и родилось общее мнение, что приказы Богина не подлежат обсуждению и что он не меняет их никогда.
Базанов понимал: начальник строительства проверял на нем, как на оселке, свои решения. Советовался будто, а на деле и его испытывал, всякий раз подчеркивая: видишь, мол, как я тебя ценю, как с тобой считаюсь, парторг, ни с кем не советуюсь, только с тобой. Зачем это ему нужно было? Боялся конфликта? Нет. Начальник стройки ничего не боялся. Он чувствовал себя крепко, «на взлете», и все понимали это, он давал всем это почувствовать. Его повседневная «работа» с кадрами должна была привести к созданию крепкого, спаянного «аппарата Богина», где все, объединенные общим делом, готовые разделить и общий успех, и общий провал, прямо-таки боготворили бы своего «шефа», своего «хозяина» и готовы были за него и в огонь, и в воду, и в медные трубы. Немалую помощь в этом оказывал Богину начальник отдела кадров управления строительства Мостовой, который представлялся Базанову человеком в некотором роде любопытным, хотя внешне и безликим. Он был упрям и молчалив, как несгораемый шкаф. Пять — десять фраз за полный рабочий день произносил, не больше. Кто-то назвал Мостового «кирпич», и это прозвище прочно прилепилось к нему. В подборе кадров Федор Мостовой руководствовался простым принципом: он хорошо знал, какие работники нужны Богину и что тот требовал от подчиненных в первую очередь (наряду с деловыми качествами, конечно): подчинения, подчинения и еще раз подчинения…
Алексей Алексеевич Милешкин, архитектор, представитель республиканского института «Горстройпроект», не нравился Базанову.
Правда, при первых встречах Глеб не смог составить определенного впечатления об архитекторе: во время общих разговоров Милешкин со скучающим видом помалкивал, но, когда очередь высказываться доходила до него, оживлялся и выступал, надо сказать, с блеском. Он бойко оперировал цифрами, называл проблемы, которые неизбежно возникнут у проектировщиков и строителей, и способы их преодоления, с пафосом защищал целесообразность проектов двух- и трехэтажных домов, простых для изготовления домостроительным комбинатом. И на макете, представленном Милешкиным, первый микрорайон действительно смотрелся довольно пристойно — Базанов, не погрешив против истины, должен был согласиться с Богиным. Но за последнее время мнение Глеба об архитекторе окончательно определилось. Алексей Алексеевич был достаточно опытным архитектором, но глубоко безразличным к своей работе человеком. Безразличным до цинизма. И не скрывал этого. Милешкин был худой, низкорослый и большеголовый. Голова его с остатками волос над ушами и на затылке напоминала скафандр. Сходство усиливали огромный, куполом вздымающийся над переносьем лоб и большие очки с толстенными линзами, скрывающими глаза. Милешкин напоминал муравья — какими их рисуют художники в мультипликационных фильмах.
Выслушав недавно рассуждение Базанова о том, каким ему видится будущий город, Милешкин усмехнулся и, не скрывая иронии, сказал:
— Когда у меня есть деньги, я иду в ювелирный магазин и приобретаю для любимой женщины бриллиантовое колье. Когда нет — я покупаю ей цветочки за рубль, дорогой товарищ Базанов. Мы с вами призваны соорудить еще один стандартный рабочий поселок, если, конечно, отбросить обертку из красивых слов и быть честными. Рабочий поселок, каких уже много построили и построим еще, бог даст. На создание гениальных строений у нас нет ни средств, ни времени. В Москве экспериментируют, создают сооружения, про которые с полным правом можно сказать: для торта слишком высоко, для дома слишком сладко. А ваш голубой город, — что ж? — не вы первый, не вы последний… О нем мечтал еще Корбюзье — самый великий и самый нелюбимый архитектор века. Да, совершенно верно, проект комплекса Лиги Наций в Женеве, жилой дом в Марселе, Чандигарх в Пенджабе — знание этого, простите, пожалуйста, делает честь вам, ибо в настоящее время даже мальчики и девочки, оканчивающие соответствующие институты, не знают конкретно, что же спроектировал гениальный француз. Вернемся, однако, к нашим баракам, простите за банальный каламбур. Тут дело не во мне. Милешкин — рядовой зодчий — тут ни при чем. Чтобы построить прекрасное здание, мало иметь талантливого архитектора, надо еще иметь талантливого строителя. Но и этого мало. Нужен еще и талантливый заказчик. Вы знаете, кто сказал это? Нет, не я. Это сказал Мартирос Сарьян. Мы же с вами реалисты, товарищ Базанов. Архитектор нынче не очень-то и нужен. Нужен контролер за типовым строительством, осуществляемым индустриальными методами. И лично я вполне согласен с уготованной мне подобной ролью.