Неприятно было ему стучать в закрытое окошко, неприятно разговаривать с низкорослым человечком с оливковым лицом негоцианта, торговца колониальным товаром, который и слушал его вполуха и смотрел из-под прикрытых век. Не хотелось доставать удостоверение министерства: никогда Глеб этого не делал, только на службе. А тут достал. И незамедлительно получил два билета. И все больше удивляясь себе, пошел искать Морозову, чтобы посмотреть, как она обрадуется. А она и не очень-то изумилась: будто он заранее взялся обеспечивать ее билетами. Но взяла вдруг под руку, заглянула в глаза и сказала: «Ого, какой вы везучий!..»
Фильм, однако, не стоил тех усилий, которые на него были затрачены. И не детектив вовсе — цветная мелодрама с убийством, из жизни высшего общества. Утратив интерес к происходящему на экране, Глеб косил в сторону соседки. Наталья Петровна ерзала, явно скучала, но терпела, собрав все свое мужество: неудобно было перед Базановым за его напрасные хлопоты.
— Скучно? — спросил ее Глеб шепотом.
— Безумно, — ответила Морозова и вдруг попросила жалобно: — Давайте смоемся, а?
Пригибаясь и наступая на чьи-то ноги, они стали вылезать из середины ряда — администратор постарался уж и посадил их на лучшие места. Они выскочили в фойе, а оттуда на улицу, словно за ними гнались.
— Не сердитесь. Я больше не буду, — уже на улице сказала Наталья Петровна. — Но какое счастье, что у вас сговорчивый характер.
— От двух частей этого фильма у меня вчетверо повысился аппетит. И теперь вам придется подчиниться мне. — Он остановил такси. — К «Европейской», пожалуйста, — обратился он к шоферу.
— Может, «Кавказский» лучше? — предположительно сказала Морозова.
— Я ведь по воспоминаниям давних лет. «Европейская» да «Астория» — самые светские места, так мне казалось.
— Молчу. — Она достала из сумки зеркало и светлую помаду.
Глеб посмотрел на Наталью Петровну. В этот момент профиль ее показался ему смешным: высокий лоб, небольшой нос, полные губы.
— Никогда не смотрите на женщину, когда она наводит красоту, — сказала Наталья Петровна, будто читая его мысли.
— Не подумал.
— Знайте, — Морозова сухо щелкнула крышкой пудреницы и, вздохнув, сказала: — Женский инстинкт — быть всегда в форме. Если бы не наш уговор говорить только о Питере и пустыне, я произнесла бы сакраментальную фразу. Она у меня на кончике языка.
— Говорите, бог с вами.
— Нет. Потом, может быть.
— Не забудьте!
— Не забуду. Мы идем на «крышу»?
— Так я думал.
— Прекрасно.
Сквозь вертящуюся дверь Морозова прошла в вестибюль, независимо подняв голову, четко стуча каблуками. И тут Глеб снова, уже в который раз залюбовавшись ее волосами, отметил, что волосы тугим жгутом красиво уложены на затылке, и подумал: тяжелый, оттого и голову несет она слегка запрокинув, а кажется надменной и чуть-чуть позирующей. Он все еще держал себя с ней настороже: не мог определить своего отношения. Она то нравилась, то чем-то раздражала его. Молодая, самоуверенная. Ребенок, муж — и вот поехала с ним в ресторан. Собиралась к Осе. Почему? Дома ее не ждут? Но разве спросишь об этом? И надо ли спрашивать, договорились ведь: никаких личных вопросов, лишь то, что касается Питера и пустыни, пустыни и Питера.
Старый, дореволюционного еще производства лифт, с зеркалами, обилием бронзовых бляшек и стенками под красное дерево, плавно и бесшумно поднимал их наверх. Пожилая лифтерша, поглядывая на Базанова чистыми и бесцветными, как у младенцев, глазами, шепталась с коридорной дежурной. И Наталья Петровна смотрела на Глеба. Глеб, несколько раз повторенный в узких полосках зеркал, чувствовал себя под общими взглядами манекеном на витрине мужской секции универмага «Гостиный двор». На последних метрах подъема старый лифт начал поскрипывать и постанывать. И наконец остановился, чуть дрожа. Глеб отворил обе половинки двери, пропустил Морозову.