Еще через полчаса в комнате стало серо от табачного дыма. Трудно было сердцу — Глеб называл этот момент «вертуханием», обычно он предшествовал появлению стенокардической боли, — и он, стараясь не привлекать внимания, вышел на улицу, сел на скамейку, откинулся и, глубоко вдохнув прохладный и чистый воздух, ощутил, как хорошо дышать им, как наполняет он легкостью, снимает напряжение и усталость.
Было темно. Вызвездилось небо. Уютно светились окна вагончиков и домов из первого микрорайона, названных «милешкинскими». Ритмично постукивал неподалеку энергопоезд. Откуда-то доносились магнитофонные переживания Брассанса. Голос популярного французского шансонье угадывался с трудом: видно, множество любителей покрутить «шарманку» переписывали пленку одну с другой. И все же — Брассанс в пустыне! Глеб улыбнулся: ему нравился и сегодняшний вечер, и спокойное осеннее небо над головой, и уже обжитая по-настоящему пустыня.
Кто-то подошел, присел на другой конец скамьи. Морозова. В дневной суете им не удалось перекинуться и парой фраз. Она спросила:
— Как вы тут, Глеб Семенович?
— А вы? Как вам удалось устроить Антошку?
— Пока с мамой. Обоснуюсь, вытребую их.
— Значит, решили пожить тут?
— Решила, Глеб Семенович.
— Я рад, Наталья Петровна. Расскажите мне о тех, кого привезли. Ну, коротко, самое главное, характерное. Может, кто-нибудь в чем-то нуждается? Чтобы я знал.
— Вы и в такой вечер работаете, — сказала она с упреком. — Как партийный организатор масс?
— Ну какая же это работа — разговор.
— А если я хочу помолчать?
— Помолчим.
Она посидела несколько минут молча, встала и, так ничего и не сказав Базанову, вернулась в столовую.
Снова кольнуло и «вертухнулось» сердце. Глеб замер, прислушиваясь к тому, что происходит там, внутри него. Давненько сердце не напоминало о себе — и вот вдруг, непонятно почему… И вот еще укол. Еще… Заныло плечо, лопатка. Заболела грудь.
— Глеб Семенович, что с вами? — раздался откуда-то издалека, словно из-под воды, голос вездесущего Шемякина. — Вам плохо?
Только Шемякина недоставало в этот момент.
Глеб поспешно выкинул на ладонь крупинку нитроглицерина, бросил в рот. И сразу, вслед за усилением боли, почувствовал, как она утекает, уходит, отпускает, оставляя ощущение сонной слабости. Он оглянулся — Шемякина рядом не было. Неужели привиделось? Неужели и голос его послышался? Ужас какой-то, бред.
В этот момент около скамейки остановился «газик». Из него выскочил Шемякин, бросился к Базанову.
— Может, в санчасть, Глеб Семенович? — участливо спросил он. — Если не отпустило — я и сюда врача мигом. Как?
— Да все нормально, не беспокойтесь.
— Да при чем тут беспокойство! О чем вы?
— Идите, Матвей Васильевич, к товарищам. Идите, и я следом.
— Лучше я домой вас доставлю. Вам лечь надо. Вы совсем белый, Глеб Семенович. Не стоит рисковать.
— Пожалуй, — согласился Глеб.
Он чувствовал себя действительно не лучшим образом, и выхода у него не было. Доктор Воловик, будь он здесь, уложил бы в клинику своего пациента на неделю. Глеб же дает себе вечер и ночь. Авось обойдется. Он поднялся и, поддерживаемый крепкими и какими-то удивительно ласковыми, как у банщика, руками Шемякина, двинулся к машине. Но увидев, что и Матвей Васильевич хочет сесть рядом, Базанов сказал решительно, тоном, не допускающим возражений:
— Я доберусь сам, Матвей Васильевич. Спасибо. И только одна просьба — никаких разговоров об этом.
— Слушаюсь, товарищ Базанов. — Шемякин был сама предупредительность. — Ни одна душа, не волнуйтесь.
А через полчаса прислал к Базанову врача — узнать, каково состояние парторга и не нуждается ли он в медицинской помощи…
Через неделю после отъезда Попова у Богина проводилось совещание по городу. Были начальники служб, снабженцы, транспортники, представители гидрогеологов — все заинтересованные лица.
После сообщения ленинградцев строительство второго микрорайона было решено начинать быстрыми темпами. В то же время продолжалось и проектирование. Разрыв между проектированием и строительством сокращался до минимума. Это создавало большие трудности (от результатов строительства первых «экспериментальных» домов и их оценки Госстроем зависела судьба всего микрорайона), а ведь главным и первоочередным объектом в пустыне был все-таки карьер и комбинат. А город при нем лишь. Богин по-прежнему был бы счастлив не думать о городе, скинуть его с плеч, передоверить возведение Солнечного кому угодно. Хоть Базанову, хоть Шемякину, хоть этой волоокой красавице Морозовой, которая на его вопрос: «Какая лично от меня требуется помощь товарищам из архитектурного надзора?» — ответила самоуверенно: «Никакой. Поддерживайте нас. Пореже вмешивайтесь в наши профессиональные дела, и — обещаем! — у вас будет хороший город».