— А был ли кто из вас на детсаде, когда туда приехал начальник стройки?
— Я и был, — дернул головой бригадир. — Наши сантехники фронт работ там готовили.
— Так что скажете?
— Ронжин моя фамилия, товарищ парторг.
— Да, да! Я вспомнил… Кто ж прав, по-вашему?
— Сложное дело, если в двух словах. По правде говоря, оба правы. И всяк по-своему.
— Удивляюсь я! — не сдержавшись наконец, зло сказал Базанов. — Судьба товарища решается, а вам наплевать, что ли? Ушел, уехал! Вам ронжинская трепотня дороже? Так?! Байки его дурацкие белый свет застили и уши заложили? Бездушные вы люди — ничего не добавишь. — И он вышел.
— А ты, Травило, дипломат, оказывается, — заметил веснушчатый. И передразнил: — «Правы, оба правы». Так не бывает. Соглашатель ты, оказывается. Да и мы хороши!
— Учили яйца курицу!
— Да уж не хуже тебя бригадой командую!
— Без нас, если что надо, разберутся, — примирительно заметил третий. — Начальству видней! Оно газеты читает и радио слушает. Давай, дядя Ронжин, рассказывай дальше.
— Слушай, кто хочет, а с меня хватит! — веснушчатый выскочил из балка, хлопнув дверью.
Базанов вернулся в партком, вызвал автомашину. Была у него слабая надежда: на железнодорожной станции Дустлик он мог бы еще перехватить Лысого, если тот не рванул попутной машиной на восток, — кто его знает, что пришло в голову Лысому, которого жизнь все время почему-то заставляла быть кошкой, бродящей в одиночку.
Но нет — и в Дустлике он не нашел Василия Васильевича. Уехал Лысой со стройки, исчез из жизни Базанова… «Построил город и уезжай из него другой строить… Хватит, навоевались» — и такая человеческая боль слышалась в этих словах Лысого, что лишь об одном думал Глеб, возвращаясь в Солнечный: как бы не встретиться ему сейчас с Богиным, а уж если и встретиться, то суметь удержать себя от желания взять его за грудки и встряхнуть. И постараться ни на миг не дать себе забыть, что он не просто Базанов — человек, который за доброту и справедливость, а Базанов-парторг. Нельзя прощать Богину Лысого, надо поговорить с ним начистоту. Партийная организация стройки не позволит ему быть самодуром, который устанавливает свои законы и требует их соблюдения от других. Для партийной организации Богин не только начальник строительства, но еще и коммунист. Пусть помнит это… И все же сегодня им лучше не встречаться, лучше не встречаться…
Базанов пришел к себе в балок поздно. У Глонти, правда, еще горел свет, но меньше всего хотел Глеб сейчас беседы с Глонти или приглашения выпить чашку свежезаваренного цейлонского чая. Глеб чувствовал себя разбитым. Казалось, много часов нес он на плечах непомерную тяжесть, не было сил и рукой пошевелить. Не зажигая огня и не раздеваясь, сбросив лишь плащ и сапоги, он лег на кровать и вновь задумался над происшедшим и над тем, как ему вести себя…
Почему Богин распространяет волны страха, на чем держится властность молодого, в сущности, начальника строительства и помогает ли этот страх делу?
Богин привлекал людей своей настойчивостью и целеустремленностью, уверенностью в том, что все, что он делал, делал ради стройки, неприхотливостью, бескорыстием вроде бы привлекал… И в то же время Богин не был таким уж бескорыстным — это Глеб понимал. Он строил город и комбинат не только потому, что это нужно было стране, но и потому, что это нужно было ему. Солнечный становился стартовой площадкой в будущее. Степан Иванович уже и сейчас не скрывал этого… Да, Богин был фигурой сложной и в чем-то противоречивой, временами чуждой Базанову. Но бесспорно — нужный стройке человек, нужный стройке начальник. И потом, что может быть хуже свары между двумя руководителями?.. Тверд, даже жесток иногда? Но ведь и сам, не щадя себя, трудится, не в ведомственных кабинетах, не в министерских коридорах — на строительных площадках первой трудности… Наплевательски относится к людям, готов каждого гнуть в дугу? Да ведь во имя Дела, во имя стройки. Но, следовательно, и ради себя хоть немножко?..
Рассуждения Базанова были прерваны осторожным стуком в оконце балка́.
— Кто там? Заходите! — крикнул Глеб.
На пороге появился Яковлев, бригадир стройбригады, член парткома. Длинный хрящеватый нос его был воинственно нацелен на Базанова.
— Что же это, товарищ Базанов? — сказал он, сдерживая дыхание. — Ты, понимаешь, лежишь, а вокруг несправедливости творятся. Негоже так!
— О чем ты, Трофимыч?
— Известно вам, как начальник самоуправствует? Тут, дорогой товарищ мой, лежать никак нельзя, несмотря на ночь.
— Чего ты шумишь? — Базанов поднялся, сел, подвинул стул бригадиру. — Прилег только что.