А Юлдаш Рахимович так рассказывал:
— Проснулся я, взглянул на часы — пять часов двадцать минут. Почему, думаю, рано проснулся? Вы же знаете, Глеб, мое время шесть тридцать. Слышу — с нарастающей силой гудит земля, лают и воют собаки. Вышел. Небо горит зловещим багровым светом. И тут толчок. Горизонт качнулся. Зазвенели стекла. Тревожно и жалобно заскрипели, захрустели дома, словно чья-то могучая рука сжимала и сминала их. Я почему-то кинулся обратно. Вбежал в кабинет и понял — за папкой. В ней отчет о финансовых делах последней экспедиции — ерунда, конечно!.. Вижу, каждая стена качается отдельно. В трещинах вибрирует, кажется, каждый кирпич. Ползет мебель. Треснула над головой балка. Уж не помню, как и выскочил. Стою в саду один, в темноте, не без страха, если быть честным. На фронте такого ощущения не было. При бомбежке, при артобстреле что-то видишь, что-то можно предугадать, предвидеть. А тут — полная неясность. Что будет через минуту? Через секунду, через час? Еще удар. Слабее или сильнее первого? Пощадит ли он город? Людей? Меня?.. Слышу, сосед кричит: «Юлдаш-ака! Э, Юлдаш-ака! Все ли благополучно в вашем доме?» — «А у вас?» — «Все живы, дом только, как арбуз, треснул». — «И у меня, кричу, с домом что-то случилось. Похоже, на спину лег». — «Ничего, кричит, живы будем, дома построим. Идите к нам, вместе легче».
Тут рассветать стало. Красная, желтая и серая пыль поднялась над городом. Стали прибегать ко мне аспиранты, студенты. Натянули в саду старенькую палатку, вынесли из дома кровать, вещи кое-какие, телевизор, даже свет провели мне. Целая бригада там орудовала. Я часть их на «Победу» и сюда. Тут нужнее, думаю. Оказывается, действительно нужнее. И тебя вот встретил. А так разве бы встретил? И не спрашиваю, как живешь, как себя чувствуешь: вижу, все хорошо у тебя.
— Да, — сказал Глеб. — У меня в порядке. Только теперь мне надо навестить отца.
— Полагаю, в его районе должно быть спокойно.
И в этот момент все ощутили новый толчок. Земля плавно колыхнулась под ногами — едва-едва, очень слабо. Но по тому, как закачалась на столбе лампочка с жестяным абажуром, по тому, как вновь заскрипело и заскрежетало вокруг, и взлетели горлинки, и поднялась облаком белая пыль, все поняли: землетрясение не кончилось — подземная стихия, может быть, собирается с силами и сейчас, в следующий момент… Базанов, Рахимов и Сильва Нерсесовна переглянулись, застыли в оцепенении, ожидая… Но шли минуты, и ничего не происходило. И пыль уже осела, и прохожие двинулись по Пушкинской, и студенты-археологи еще с большим рвением принялись раскапывать книги из пирадовской библиотеки. И неприятное ощущение исчезло бесследно, будто короткий сердечный приступ — был, и нет его.
Глеб отвел Рахимова в сторону, стал советоваться. Юлдаш-ака предложил отвезти Базанова на улицу Мукими, к Тишабаю, но все-таки они решили, что не имеют права оставлять старуху с детьми. И машина нужна для перевозки книг. Глеб сказал, что сам как-нибудь доберется.
И действительно, добрался неожиданно очень легко и просто — вышел на Пушкинскую, поднял руку и остановил первую же проезжавшую мимо «Волгу». Сев на заднее сиденье, Базанов понял, почему ему повезло: рядом с шофером важно восседал его давнишний знакомый по геологическому тресту Валька Нагорный, ставший, как оказалось, ныне уже большим начальником в Министерстве геологии.
— Так что говорит наука? — поинтересовался Глеб.
— Сдвиг по Каржантаускому разлому — предположительно. Накопление напряжения вроде бы продолжается. Сейсмологи обещают затухающие толчки чуть ли не месяц. Возможны довольно сильные.
— Веселая перспектива.
— А! Никто ничего не знает! Куда тебя везти?
— На Мукими.
— По пути, — успокоился Нагорный. — Хочу, понимаешь, переодеться: сегодня футбол с белорусами.
— Неужели состоится?
— Как всегда — при любой погоде. Сделаем мы сегодня этих гавриков: «Пахтакор» не подкачает. Ты болеешь за «Пахтакор»?
— Болею, — сказал Глеб. — О чем ты говоришь…
Старый Тишабай стоял у зеленых ворот своего дома, когда подъехал Глеб. Можно было подумать, ждал его. Они обнялись.
— Как вы живете, отец? Все ли благополучно в доме? — Традиционный, согласно обычаю и этикету, вопрос прозвучал в нынешних условиях чуть странно.
Старик посмотрел на Глеба из-под густых бровей, хмыкнул в бороду, ответил, что дом выстоял и он чувствует себя хорошо, хотя не может чувствовать себя хорошо, когда тысячи ташкентцев трясутся, словно между горбов скачущего по пескам верблюда.