— А вы-то как, док?
— Врачу: исцелися сам! — Воловик криво улыбнулся.
— Может, вместе и поедем? — Глеб рассказал о больнице в Солнечном, о запроектированном медицинском комплексе, который будет построен за год; напомнил об их договоре.
Лев Михайлович опять улыбнулся, сказал:
— Знаете, когда был первый, семибалльный толчок и вполне могла начаться паника, ни одна наша санитарка, ни одна сестра не ушли от больных. А ведь каждая, уверяю вас, прежде всего подумала о доме, семье, детях. Разве могу я, врач, уехать из Ташкента? Сейчас, через месяц и даже через год? Кто знает, когда закончится эта история, дорогой Глеб Семенович? Так что верните, пожалуйста, мне мое обещание и будьте здоровы. А уж если мы будем здоровы — увидимся, конечно.
Покидая больницу, Глеб все думал: в чем же изменился доктор Воловик, который внешне выглядел прежним, уверенным в себе, подвижным и ловким. Что-то изменилось в нем, все же что-то неуловимо исчезло. И уже на подходе к дому сообразил: Лев Михайлович лишился своего юмора. Он не предпринял ни одной попытки пошутить и даже пересказать чужую шутку или анекдот. Он был серьезен и грустен. Воловик стал новым человеком. И этот новый человек был незнаком Базанову…
На середине двора Тишабая внук Пирадова, в честь деда названный Рубенчиком, соорудил из кубиков высокую башню. Очертил ее ровным кругом и не разрешал никому приближаться сюда.
— Я сейсмолог, — объяснил он Базанову. — А это станция! Когда толчок в три-четыре балла — моя станция стоит. Когда больше — падает. Я помощник Уломова.
Начальник сейсмической станции «Ташкент» Валентин Уломов в те дни стал самым популярным человеком в городе. Он выступал по телевидению и в газетах, объяснял, что происходит в недрах земли с точки зрения науки…
— Все стали учеными, — ласково глядя на краснощекого Рубенчика, ворчал старый Тиша. — Все ученые, все думают по-разному, никак договориться не могут. Пойдем-ка, Галеб, сынок, я покормлю тебя. Так долго ходил, весь день ходил — в животе, наверное, пусто совсем?..
В ночь с седьмого на восьмое мая Ташкент вновь пережил три грозных подземных толчка.
А девятого мая Ташкент, как и вся страна, отмечал День Победы. Тишабай затевал плов. Ануш с детьми и Базанов поехали в центр — посмотреть салют, погулять в парке, как-то развлечь мальчишек аттракционами, покормить мороженым. Туда за ними должен был приехать Юлдаш Рахимович. А после салюта все собирались на праздничный плов.
Недавние толчки не могли погасить радость большого дня: центр города был запружен людьми, и, хоть денек выдался не по-майски и не по-ташкентски прохладным, одеты все были легко, по-весеннему ярко и празднично, пестро. Фронтовики надели ордена и медали. Люди шли компаниями, пели песни военных лет, танцевали. Русская, узбекская, украинская речь и мелодии звучали отовсюду, переплетаясь самым чудесным образом. Фанерные ларьки, выстроенные вдоль улиц, бойко торговали. Пахло шашлычным дымком, бараньим салом, пылью развалин, цветами. Корейцы продавали искусно вырезанные из бумаги и пестро раскрашенные фонарики, веера, складывающихся и раскрывающихся драконов, резиновых надувных чертиков. В воздухе, над головами гуляющих, плыли красные, желтые и синие шары.
Грянул салют. Разноцветные ракеты, рассыпаясь причудливыми многоцветными букетами, осветили город. «Ура!» — кричали мальчишки.
Под ногами шуршала и поскрипывала шелуха жареных семечек.
Сыновья Ануш были в восторге. Рахимов повез всю компанию через центр, улицу Шота Руставели — на Мукими. Люди двигались густым потоком. Трамваи, автобусы и троллейбусы были переполнены. Ташкентцы торопились домой. Многие несли на плечах детей. Поток растекался на реки и ручьи, мелел, исчезал среди полутемных развалин и в палаточных городках. Центр пустел.
Сильва Нерсесовна волновалась: ушли с детьми и пропали. Ворчал старый Тиша — котел с пловом был уже накрыт, Тиша боялся, что перестоится, перепреет. Все сели за праздничный стол…
Потом мужчины вышли на открытую террасу. У соседей гуляли во дворе. Народу там было немного, но тосты раздавались поминутно, и все время звучала пластинка «В лесу прифронтовом», которую в меру своих сил и возможностей поддерживало несколько голосов. Посреди двора, над айваном, горела яркая лампочка. Ее свет, пробиваясь сквозь густую листву, казался зыбким и мертвенно-зеленым. Слабый, прохладный ветерок раскачивал лампочку, и на земле покачивались, двигались, переплетались причудливые темно-зеленые и черные тени и пестрые блики.