У Богина в самолете всегда поднималось настроение. В полете он позволял себе отдыхать, отключаться от всех дел и забот, почитать, поспать — что угодно! Но сегодня он решил провести один важный разговор с Базановым и готовил Глеба к нему, создавал подходящую атмосферу доверия и взаимного расположения. А потом, вроде бы между прочим, сказал:
— Хочу вернуться к разговорам на последнем парткоме, не возражаешь?
— Ты о Шемякине?
— Да. — Богин усмехнулся. — Дуплетом от Лысого, так сказать.
— Слушаю тебя.
— Думаю Шемякина пока оставить. Хоть и образования невеликого, зато практик, с опытом. И с должностью вполне справляется.
— Хочешь еще раз мое мнение? Я — против.
— Почему? Несимпатичен? — искренне удивился Богин.
— Дело не в этом. В твоем стиле работает. Или ты в его — не разберешь. С вами двумя мне воевать придется. Люди на него жалуются. На тебя — еще боятся, а на него опять жалуются.
— Ладно, — махнул рукой Богин. — К этому вопросу мы с тобой еще вернемся, у костерка. Хоп?
— Хорошо. Надо только тебе его в узде держать.
— В узде! Держать! — нервно воскликнул вдруг Богин. — Пожалуйста! Давай мне тогда другую кандидатуру. Посмотрим, кто и тебя, и меня устроит одновременно.
— Ну, Степан, — пожал плечами Базанов. — У тебя же начкадров, Мостовой Федя. Специалист! Нажми на него, как ты можешь, он подберет.
— У меня кандидатура есть — Шемякин. Это ты ищи. А не найдешь, я Шемякина оставлю.
— А разве я предлагаю его сегодня уволить?
— Вроде и не предлагаешь, да черт тебя знает!..
Внизу сквозь легкую дымку возник Солнечный — уже не поселок, а рождающийся город. Самолет сделал круг и пошел на посадку, нацеливаясь на пустырь неподалеку за улицей Первомайской. Там стояло несколько машин. И группа людей уже ждала прибытия начальства.
Азизян тут же сообщил Базанову «приятную» новость: прибыла комиссия из республиканского Госстроя, представительная и многочисленная. И Милешкин при ней «советником», главным экспертом.
— Специалист по гражданскому строительству в пустынях! Старый друг! — восклицал Азизян.
— Да, вот ведь как порой бывает, — сокрушенно покачал головой Глеб. — Его через дверь попросили, но расстались мы ведь тихо, по-хорошему и крови не пролили. А он снова вернулся, в окно влез и, оказывается, крови жаждет. Ну и ну.
— Он и Морозову, беднягу, совсем замучил. Спасать ее надо!
— А чем эта комиссия, собственно, занимается?
— Все стройплощадки облазили, на ДСК чуть не три дня безвылазно просидели.
— Ну и что?
— Морозова наша посерела, замучили допросами: почему институт не берет типовых проектов, почему меняет технологию работы ДСК, во сколько это удорожит строительство? Докажи им, что мы не крокодилы и не зря государственные средства растрачиваем, с жиру не бесимся — бесполезные палаццо и сады Семирамиды, понимаешь, сооружать и не думали.
— Ну пусть, бог с ними: республиканский Госстрой! Мы же союзная стройка.
— Не скажи! Они по своей линии на союзный Госстрой запросто выходят. Морозова говорит: ох, некстати! Они институту и без того сложные отношения с Госстроем осложнят, увидите. Но она, оказывается, и полемист гибкий, и дипломат — будь здоров! Просто молодец! Не ожидал, признаться…
«Действительно, только милешкинской комиссии сейчас недоставало», — с неудовольствием подумал Глеб.
В тот же вечер Базанов встретился с Милешкиным.
Василий Васильевич явился с некоторым, небольшим, правда, опозданием. Слушал внимательно, но несколько расслабленно, как-то лениво, отвалясь на спинку кресла. Все время принимал величественные и одновременно усталые позы, чуть снисходительно улыбался, скучал, поглядывая в окно.
Да, это был тот самый и уже совсем иной Милешкин — независимый. Глеб понял: Милешкин первым делом и подчеркивает свою от Базанова независимость. И в то же время зависимость Базанова от него, от их отношений. Зависимость от того, что скажет Василий Васильевич членам комиссии и что решит эта комиссия, в которой он пользуется большим весом.
Действительно, сегодня роли Базанова и Милешкина переменились. Беспринципный человек выдавал себя за принципиального, понимал, что ему не верят, но, не стыдясь, играл свою роль до конца. И даже позволил себе обрушиться на ленинградских архитекторов, действия которых назвал «партизанским самоуправством».