Почувствовав, что очень устал, Глеб закрыл сейф, сложил дела в стол и отправился к своему вагончику на улице Первомайской…
Было темно и прохладно. Дул ветерок. Работала третья смена. Ярко горели прожекторы на башенных кранах, ревели бульдозеры, сновали автомашины. Где-то совсем рядом молотил компрессор. И, усиленный мощным динамиком, низкий женский голос монотонно повторял: «Прораб Усманов, прораб Усманов! Зайди в диспетчерскую, срочно зайди, пожалуйста, в диспетчерскую, зайди в диспетчерскую!» И полная луна, невысоко поднявшаяся над горизонтом, тоже казалась Базанову прожектором на стреле одного из башенных кранов.
Путь из управления до Первомайской улицы заметно удлинился. Глебу то и дело приходилось обходить один за другим строящиеся дома, подсобные помещения, кучи и штабели строительного материала — панелей и плит, дверей и рам, досок, кирпичей, стекол в ящиках, — склады так называемого «задела», который обязательно имели все прорабы. Да, город рос, выравнивался по всем параметрам. «Ленинградские» дома во втором микрорайоне делали Солнечный городом.
Глеб свернул на Первомайскую. Навстречу шел Яновский. Случайно или поджидал его? Они встретились. Иван Олегович, как всегда вежливо, ровным голосом поздоровался, хотел было пройти, но, видно, раздумал и остановился. Сказал неожиданно глухо:
— Разрешите, задержу вас? Хотел бы поговорить. Дело сугубо личное.
— Слушаю. Хотя мы можем и ко мне зайти поговорить.
— Я бы предпочел здесь: разговор короткий.
— Как хотите. — Глеба насторожило вступление, глухой голос: все это было несвойственно Яновскому, человеку ироничному и в достаточной мере самоуверенному.
— Вам, вероятно, известно, что я откомандирован?
— Да. И меня это удивляет. Я говорил с Морозовой.
— Я знаю ее много лет. Мы вместе кончали институт. Все годы работаем вместе. Здесь она очень изменилась. Стала нервная и раздражительная. У нас произошел весьма неприятный разговор вчера… И я решил уехать.
— А в чем причина перемены в ней?
— Не знаю.
— А почему вы говорите об этом мне?
Яновский прислонился к стене и помолчал, словно собираясь с мыслями.
— Дайте мне сказать и, по возможности, не перебивайте… Наталья Петровна очень ранимый человек. Ей не повезло в личной жизни, она ушла от мужа с маленьким Антошкой после первой же семейной сцены. Наталья — кремень в таких делах. — Яновский заговорил взволнованно, торопливо, сбивчиво, в несвойственной ему манере. И как-то странно крутил головой из стороны в сторону, словно ворот рубашки душил его. — Но эта женщина при всей ее самоуверенности и независимости ранимый человек, очень, — повторил он. — Я всегда был рядом, как-то оберегал ее. — Он поймал вопрошающий взгляд Базанова и сказал: — Да, и любил ее. Без всякой надежды на взаимность, впрочем. Несколько лет назад мы объяснились — и все!
— Иван Олегович, почему вы все это говорите мне? — тихо спросил Базанов.
— Вы торопитесь? Я же просил…
— Говорите, пожалуйста, я никуда не тороплюсь. Я не понимаю — в чем дело?
— Завтра я уезжаю. Я запланировал наш разговор, но никак не мог поймать вас. Сейчас поздно, конечно… Еще две минуты. Эта вечная интеллигентская манера размазывать. Буду краток.
— Может быть, мы все же зайдем ко мне? — вновь предложил Базанов.
— Нет-нет! Два слова, и вам станет все понятно.
— Слушаю, Иван Олегович.
— Я впервые оставляю ее одну. И не в Ленинграде, а тут, на стройке. Мне казалось, что между вами установились дружеские отношения. Она всегда очень высоко отзывается о вас. — Яновский опустил голову.
— Так что же?
Яновский переступил с ноги на ногу. Качался на ветру фонарь. Пауза затягивалась.
— Она… доверяет вам… Я достаточно хорошо знаю Наташу. Она любит… И мне легко сказать вам это. — Иван Олегович облегченно вздохнул, точно решил сложнейшую задачу.
— Зря вы мне это сказали.
Известие ошеломило Базанова. Он не успел ни оценить его, ни порадоваться: решил — чепуха, мало ли что может показаться человеку, давно страдающему от безответной любви.