— А почему мы торчим здесь? Сколько у нас времени?
— Весь вечер.
— Тогда поедим и поговорим спокойно, а? Иди за мной.
Фасад Центрального дома журналистов напоминал богатую помещичью усадьбу начала века. Дом был несколько отодвинут от улицы. От суетного бульвара его отделяла решетка и пятачок заасфальтированного двора, на котором росли кусты и несколько деревьев.
Глеб потянул на себя массивную дверь, и тотчас перед ним воздвиглась крупногабаритная фигура швейцара, одетого, как екатерининский вельможа. Швейцар молча закрыл проход, ожидая каких-то действий от Глеба.
— Со мной, Евгеньич, — небрежно сказал Зыбин, и крупногабаритная фигура тут же отступила, исчезла, растворилась, точно в фантастическом фильме.
В вестибюле было полным-полно народа. Все гомонили, перемещались с места на место, толпились группками, курили и смеялись, разговаривали по телефонам. Слева в холле торговали книгами и билетами на вечерние киносеансы; справа за низкими столиками сидели шахматисты с окостеневшими от раздумий лицами. Рядом гремел большеэкранный телевизор. Перед ним в удобных креслах малочисленные зрители. Каждый второй встречный раскланивался с Зыбиным, жал ему руку, некоторые обнимали, хлопали по плечу.
— Ну, популярность, — заметил Глеб. — Не ожидал.
— Издеваешься? А я, между прочим, тридцать лет в газете.
— Гордыня погубит тебя, Андрей сын Петров.
— Ладно, ладно! Идем, покажу тебе нашу хату.
Они прошли мимо кафетерия. В низких мягких креслах и на высоких, суживающихся кверху табуретках у стойки сидели в основном молодые представители журналистики; густо пахло молотым кофе; над головами недвижно висело спрессовавшееся табачное облако. Зыбин увлек Базанова вниз, в пивной бар. Здесь и яблоку негде было упасть и стоял галдеж, как возле билетных железнодорожных касс в самый разгар курортного сезона.
— Хочешь пива без очереди? — спросил Зыбин.
— Ты пьешь пиво?
— Нет.
— И я нет.
— А водку?
— Только коньяк, и то в лечебных дозах.
— Бережешь сердчишко-то, страхуешься?
— Страхуюсь: у меня и так перегрузок хватает.
— Понимаю. Не то что у вас, в столицах, думаешь? Вы, мол, только по асфальту и передвигаетесь. Презираешь? А на асфальте, между прочим, и поскользнуться проще. Ладно, идем в харчевню. Покормлю тебя, как положено, — добрей станешь.
Они прошли узким коридором мимо кухни, мимо еще одной большой стойки, за которой плавно передвигалась брюнетка с матово-оливковым лицом. За ее спиной на полках красовались бутылки с яркими наклейками, коньяки и водки в экспортном исполнении, банки с соками, блоки сигарет. Покрытая толстым стеклом полированная поверхность стойки отражала все это цветное великолепие и желтые точки цилиндрических светильников, спускавшихся на разновеликих шнурах. Под плафонами торчали три головы завсегдатаев, мешающих брюнетке работать. Однако действовала она четко, споро, привычно, не поднимая глаз.
— Как жизнь, Маша? — спросил Зыбин на ходу.
— Лучше всех, Андрей Петрович! — бойко ответила девушка. Она широко улыбнулась, и лицо ее стало сразу милым и простым.
— Ты куришь? — спросил Зыбин Глеба.
— Нет, бросил с момента нашего с тобой ташкентского расставания.
— Ну, ты мужик! Стойкий! С тебя портреты писать. Или романы! Напишешь — не поверят.
— Напиши хорошо — поверят. Но ты разве напишешь? Все собираешься!
Они сели за пустой столик в дальнем углу.
— Не мало прошло с тех пор, как мы встретились под кровлей доктора Воловика. Как он там? Видел ты его? К тебе не собирается?
— Как только построят больницу у нас в Солнечном, может быть, и переедет. Есть договоренность.
— А газета у вас не предвидится?
— А ты бы махнул?
— На годик. Поставил бы тебе это дело на высшем уровне, кадры подготовил и удрал.
— Будет город, будет и газета. Пока что мы стенгазетами и радио обходимся.
Подошла официантка. Принесла кувшин с какой-то красноватой жидкостью, на хлебнице — пышные, в муке, калачики. Спросила:
— Как всегда, Андрей Петрович?
— Нет уж, Ниночка. Сегодня я встретил друга, и мы гуляем. Так что проявляйте инициативу.
— А что тут выдумывать, — флегматично сказала официантка. — Семужка, ассорти вот мясное, салатик. И мясо по-суворовски. Мясо у нас сегодня исключительно прекрасное, Андрей Петрович. Я мигом.
— Мы не торопимся, и вы не рвитесь, Ниночка. — Зыбин посмотрел вокруг, потом на Базанова и спросил: — Ну что, пустынник, потряс я тебя нашим домом?