Вдоль автострады местность была уже иной: лес не такой густой, признаки людского присутствия попадались все чаще. То с одной, то с другой стороны шоссе виднелись деревни — хижины с коническими соломенными крышами и узорчатыми, расписными стенами. Земля вокруг хижин плотно утоптана. Кто-нибудь да провожал нашу машину взглядом — дети, или праздно сидящие старики, или корпящие над какой-то работой мужчины. Женщины с мотыгами, возившиеся на крохотных, с лоскуток, огородах, разгибали спину, чтобы посмотреть нам вслед.
Через полчаса мы подъехали к эскарпу, откуда шоссе серпантином поднималось в гору. Эскарп с его крутым и высоким откосом знаменовал собой границу между бывшим хоумлендом и миром современной индустрии. В пейзаже стал преобладать другой цвет, темно-зеленый, благодаря присутствию сосен, посаженных ровными рядами. С откоса ненадолго открылся вид на оставшуюся позади равнину — бронзовый слиток, замшелый и волнистый. А затем вокруг раскинулась саванна.
До города с крупной больницей, куда мы ехали, оставалось недалеко — нужно лишь свернуть с автострады на боковую дорогу. Даже в часы полуденного зноя, когда окрестные улицы растомленно дремали, у ворот больницы наблюдалось несуетливое оживление: подъезжали и трогались машины, входили и выходили люди. Хотя состояние пациентки не было критическим, я направился в отделение экстренной помощи. Там работал врач, с которым я часто имел дело, — Дю Тойт[2], самоуверенный молодой парень ненамного старше Лоуренса. Сегодня он как раз дежурил — я предварительно поговорил с ним по телефону. Все бумаги Дю Тойт заполнил загодя и теперь вышел мне навстречу, язвительно усмехаясь:
— Еще одну нам сплавляете? В чем дело, не удалось совсем заморить?
— Предоставлю это вам.
— Если вдруг соскучитесь по настоящей работе, не стесняйтесь, обращайтесь к нам — что-нибудь придумаем. Долго еще собираетесь гнить в своей дыре?
— Столько, сколько понадобится, — сказал я, в сотый раз расписываясь на знакомом бланке и глядя, как пациентку увозят на каталке.
Всякий раз, когда я привозил больных, Дю Тойт ворчливо подкалывал меня, а я парировал.
Дю Тойт с интересом уставился на Лоуренса:
— Недавно устроились? Я-то думал, у вас там от лишних избавляются, а смотрю: новых стали брать.
— Я приехал сюда на год, — пояснил Лоуренс. — Общественная служба.
Дю Тойт сморщил нос:
— Вот уж не повезло! Короткую соломинку вытянули?
— Нет, нет, я сам захотел сюда поехать.
— Ага. Ага. Ничего, время незаметно пролетит. — Дю Тойт хлопнул Лоуренса по плечу и обернулся ко мне: — Хотите пообедать?
— Спасибо, но мне пора ехать обратно. Дежурство. Как-нибудь в следующий раз.
Когда мы вышли из больницы, Лоуренс сказал:
— Противный тип.
— Да нет. Человек как человек.
— Избалованный. Высокого мнения о себе. Но врач из него никакой, это же видно.
На гребне эскарпа я притормозил у знакомого придорожного ресторана.
— Зачем это вы? — спросил Лоуренс.
— Вот хочу перекусить. Вы разве не проголодались?
— Я так понял, мы на дежурстве… А знаете, — сказал он с умудренным видом, — вы нарочно отказались обедать с тем типом. Вам он тоже не по душе.
Мы сели за столик и пообедали, наблюдая за другими посетителями. На этом участке автострады преобладали фуры дальнобойщиков, едущих к границе или обратно. Шоферы часто останавливались выпить и поесть в этом ресторане. Мне нравились лица этих мужчин. Их не омрачало то мучительное самокопание, которое не дает покоя врачам никогда, даже в нерабочее время. Шоферов вела по жизни путеводная нить — бесконечная лента шоссе.
— Вот она какая, — внезапно сказал Лоуренс, — та больница. Та, куда все обращаются.
Я энергично кивнул:
— Она самая.
— Это в нее все вкладывается. Персонал, деньги, оборудование — все уплывает туда?
— Да.
— Но почему?
— Почему? Каприз истории. Еще несколько лет назад на карте неподалеку от места, где мы с вами сейчас сидим, была черта. По одну сторону хоумленд: сплошные муляжи, все для блезира. По другую — мечта белого человека, все капиталы, все…
— Да, да, это-то я понимаю, — нетерпеливо прервал он. — Но теперь на карте нет черты. Так почему же нас к ним не приравняли?
2
Дю Тойт — эта столь экзотическая, казалось бы, фамилия весьма распространена в Южной Африке. Ее носят потомки французских гугенотов, бежавших от гонений.