Показался трамвай, и Агата подняла руку, чтобы он остановился. Кондуктор позвенел в свой железный звонок, и Агата осторожно поднялась по ступенькам на заднюю площадку. Когда трамвай тронулся с места, она посмотрела в заднее стекло и увидела Гектора рядом с «Тремя коронами». Это было заведение с сомнительной репутацией, где собирались любители азартных игр и драк. Субботними вечерами они проливали на тротуар вино, плевались и бранились между собой. Гектор подошел к человеку в рваном свитере. Они о чем-то заговорили, человек протянул Гектору сигарету. А тот по-прежнему смотрел на нее, пока трамвай не переехал через мост и не повернул.
Трамвай тряхнуло, Агата посмотрела вперед. Над Дотом светило солнце, люди шли на работу, и она смотрела на них, пока трамвай ехал по улицам города. Вот пара, целующаяся на прощание на трамвайной остановке, — забравшись на заднюю площадку, женщина оборачивается и машет рукой. Вот маленький мальчик в шортах, пинающий перед собой красный мяч и несущий домой утреннюю газету; за ним вприпрыжку бежит собака. Ее тявканье затихло позади, когда трамвай припустился по длинной прямой улице, ведущей к моему собору. Когда на него упала тень от купола, Агата холодно посмотрела вверх. Здесь могли бы прозвучать драматичные органные аккорды или ангельский хор — но нет. Она не почувствовала ровным счетом ничего. Ни благоговения, ни тепла. Может быть, чуть-чуть раздражения и разочарования, а так — ничего.
Лучи майского солнца просачивались сквозь юную листву и играли на известняковых плитах, которыми была вымощена улица, а среди ветвей метались силуэты птичек. Они с такой скоростью махали своими крылышками, что сложно было уловить взглядом, — и, казалось, выбивались из сил, ибо то одна, то другая вдруг складывала крылья и падала, словно крошечная бомба, вниз-вниз-вниз, а потом снова взмывала вверх. Сколько их было!
«Вот, скажем, эти птицы, — думала Агата под стук трамвайных колес. — Зачем они это делают? Какой в этом может быть смысл?» Тут она вдруг почувствовала себя очень глупой и уставилась на сумочку, аккуратно поставленную на колени. Нет никакого смысла. Просто они так устроены. Одним птицам суждено парить над океаном, раскинув широкие крылья, а другим приходится порхать с ветки на ветку и хлопать крыльями, как заводные игрушки. Какой в этом может быть смысл? Да никакого! И какой смысл взрослой женщине искать в этом смысл? Одни птицы летают так, другие этак, на деревьях распускаются листья, потом листья опадают, вот ты нужна мужчине, а вот уже и не нужна, вот рождается ребенок, а вот умирает. И все. Нет в этом никакого смысла. Никакого.
Агата почувствовала, что ее глаза наполняются слезами, поспешно вытащила из сумочки крошечный платочек и краем его вытерла влагу, прежде чем та успела повредить макияж.
Кондуктор позвонил в звонок.
— Следующая остановка — Замковая улица!
Агата сошла с трамвая. «Золотой ангел» был прямо напротив. Она подождала, пока пройдут машины, и перешла дорогу. Едва тяжелые застекленные двери кафе закрылись за ней, уличный шум смолк, словно его вежливо, но решительно остановил на пороге заботливый швейцар. Внутри все дышало покоем и радушием, пахло кофе, корицей и миндалем. Это был храм кофе, и в самом сердце его, подобно органу, мерцала отполированными до блеска боками и испускала токкаты аромата огромная, пышущая жаром кофейная машина.
Агата глубоко вздохнула и сняла перчатки. Все столики были заняты, но вдоль стойки стояли высокие табуреты, и все они были свободны. Агата очень не любила сидеть на таких табуретах. Это не подобало женщине ее положения. Она чувствовала, что если она залезет на такой табурет, на нее будут смотреть. И она не ошибалась, будут: мужчины — потому что не смогут не смотреть, а женщины — потому что будут знать, что не могут не смотреть мужчины.
Агата забралась на табурет у самого дальнего края стойки. Ей было неудобно и неловко. Пришлось подобрать юбку немного выше, чем хотелось бы; мало того, она и на бедрах натянулась немного сильнее, чем следовало. На нее смотрели. Мужчины заметили, что ее чулки на пятках немного сморщились. Женщины заметили, что это заметили мужчины.
Владелец кафе, господин Чезаре, пребывал у другого конца стойки, неподвижный, словно статуя. Все у него было черное-пречерное, кроме белоснежной рубашки. Волосы — бриллиантиново-черные, тонкие усы — угольно-черные; глаза, костюм, галстук, начищенные до блеска ботинки со слегка загнутыми вверх носками — все черное, и черноту эту только подчеркивала безупречная белизна перекинутой через руку салфетки.