— Конечно.
— Тогда я загляну к вам завтра вечером. Приходите на работу, как обычно. Ведите себя, как всегда. Оставайтесь спокойным и невозмутимым. А теперь позвольте мне вас не провожать.
Тибо встал, но прежде, чем он дошел до двери, Емко Гильом заговорил снова.
— Знаете, вы все-таки не совсем такой, как все. После стольких лет поисков я, кажется, нашел рисовое зернышко, не похожее на другие.
~~~
Жимолость вовсю старалась напоить ночной воздух своим ароматом, и пьяные мотыльки восторженно бились о фонари. Тибо шагал по хорошо знакомым дорожкам парка, поскрипывая ботинками по гравию. Добравшись до дома, он постарался не задеть колокольчик у калитки. Утром он не стал закрывать входную дверь на ключ, чтобы не беспокоить Агату, когда придет, но она все равно прибежала в прихожую, чтобы станцевать вокруг него радостный танец. Превращение завершилось.
За те часы, что Тибо не было дома, Агата, как и обещала, избавилась от одежды и теперь была совершенной далматинкой. Весело повиляв задом, она сказала:
— А я знала, знала, что это ты. Я услышала твои шаги, еще когда ты шел по улице.
— Не может быть.
— Может. А еще тебя выдал колокольчик у калитки.
— Я его не трогал.
— Тибо, он поет от счастья, когда ты проходишь мимо. Разве ты не знал?
— Не знал, — сказал Тибо, не в силах удержать нотку горечи. — Я иду спать.
Агата осталась сидеть у лестницы, глядя, как он поднимется наверх.
— Я люблю тебя, Тибо Крович, — сказала она.
— Я тоже люблю тебя, Агата.
— Да, но я люблю тебя так, как ты того заслуживаешь, как может любить только собака, ничего не прося взамен, кроме возможности любить.
— И я люблю тебя, как собака, с тех самых пор, как впервые тебя увидел. Ты останешься спать на кухне или ляжешь в постель?
Агата ничего не ответила, и Тибо лег спать один, на стеганое одеяло, которое давным-давно сшила его мать. Он не стал задергивать шторы, чтобы солнце разбудило его утром. Посмотрел в зеркальную дверцу шкафа, увидел свои подошвы. Спать не хотелось.
Через некоторое время Тибо услышал, как Агата забирается вверх по лестнице, постукивая черными ногтями по дереву. В дверях она остановилась, села и стала молча смотреть на него. Он тоже ничего не сказал, только поощряющее похлопал по матрасу. Агата, опустив голову, подошла поближе и лизнула его руку, потом забралась на кровать и свернулась калачиком в ногах. Ее белая кожа серебрилась в лунном свете, темные пятна казались чернильно-черными. Тибо нежно погладил ее.
— Я очень рад, — сказал он, — что, превратившись в собаку, ты не разучилась разговаривать.
— Тибо, не говори глупости. Все собаки умеют говорить. Мы просто предпочитаем этого не делать. Мы не говорим, а слушаем. Это такой способ показать свою любовь.
— А другие способы есть?
— Да, Тибо.
Потом наступило утро.
~~~
«Приходите на работу, как обычно. Ведите себя, как всегда. Оставайтесь спокойным и невозмутимым», — говорил Емко Гильом. Однако для Тибо этот день вовсе не был обычным. Он не мог вести себя, как всегда. Он не был спокоен и невозмутим.
Во-первых, он проснулся от тяжелого сна, запутавшись в одеяле, и обнаружил, что опоздал на трамвай. Агата лежала рядом и дышала ртом, высунув язык между зубами. Он не стал ее будить. Сходил на кухню, приготовил завтрак, вернулся и, лежа на кровати, покормил Агату с рук, время от времени целуя ее в нос.
— Мне надо идти на работу, — сказал он наконец.
— Почему? — спросила она. Далматинам свойствен куда более разумный взгляд на жизнь, чем людям, да и Тибо не смог придумать внятного ответа, так что пришлось ему задержаться еще немного.
— Мне надо идти на работу, — сказал он наконец.
— Да, наверное, и в самом деле надо, — отозвалась Агата. — Хочешь, я пойду с тобой?
— Нет, не стоит. Не думаю, что Петеру Ставо это понравится.
— Да, он никогда не любил собак.
И Тибо уехал в центр один. До Замковой улицы он добрался уже почти к полудню, однако все равно решил зайти в «Золотого ангела» выпить кофе. Утренний наплыв посетителей уже схлынул, обеденный еще не начался. Тибо занял свое обычное место за высоким столиком у двери.
Через мгновение стоящий у стены официант начал свое медленное глиссандо, собираясь принять у мэра его традиционный заказ, но тут же замер на месте, остановленный морзянкой бровей Чезаре. А потом — чудо из чудес — il patrone сам вышел из-за стойки и спросил:
— Что пожелаете, господин мэр?
Тибо протянул Чезаре руку, тот пожал ее, и несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Потом Тибо сказал: