больше всех. Во-первых, прекрасными уроками. За двадцать лет директорства
Алла Петровна видела много самых разных уроков истории. Она и сама была
историком. Но чтобы, например, учитель в тесные тридцать минут смог
толково и просто подать ребятишкам царствование Петра Первого, да при
этом еще увлекательно рассказать о том, что ели и как одевались русские
люди в восемнадцатом веке, так рассказать, что весь класс, в том числе и она
сама, превратились бы в одно большое слушающее ухо, - это, по мнению
Аллы Петровны, был уже божий дар... Потом, манера одеваться. Всегда на
Людмиле строгий костюм, без всяких излишеств, безукоризненная обувь -
будь то туфли или сапоги - и простые коричневые чулки ( деталь для Аллы
Петровны вовсе не безразличная). И еще: Алла Петровна привыкла как-то
типизировать для себя своих молодых коллег. Она, например, могла сказать
себе: «Эта симпатичная русачка выйдет за киномеханика, потолстеет и через
пяток лет будет с увлечением разводить кур; зта бойкая географичка улизнет
отсюда, как только представится случай...» С Людмилой было сложнее. Она
не поддавалась такой упрощенной типизации. В районо Алла Петровна
узнала, что Людмилу к ней не распределяли, у нее был «красный» диплом,
свободный. Что понесло ее в деревню? И как, наконец, относиться к сельской
учительнице, которая бегает по утрам? Наденет синий спортивный костюм и
по-мужски, красиво и легко, бежит по холодку к реке... «Это что, новая
молодежь?» - спрашивала себя иногда Алла Петровна, глядя на эту
русоволосую, с умными зелеными глазами учительницу.
Но сегодня она ударила ребенка. Не хвалить же ее было за это!
- Лукавый тебя, милочка, попутал, точно, - сказала Алла Петровна уже
совсем спокойным голосом. - Хоть бы кого другого... Ты мамашу его знаешь?
В леспромхозовском магазине торгует... Хорошо, что во всей деревне одна
такая! Двух бы миряне не выдержали. Но ничего, не раскисай особо, я бы,
может, тоже не выдержала, такой заноза... Не так бы лихо, конечно, да что
теперь-то!
Вот тут Людмила и не выдержала. Слезы так потекли из ее глаз, что
директору показалось, будто она слышит звон капель по полу. Алла Петровна
засуетилась, зачем-то начала поправлять учительнице прическу, взяла ее за
плечи. И полушепотом зачастила:
- Да ладно вам, ей-богу, правильно вы ему, он зтого дома
недополучает... бывает, мы ведь тоже не железные!
- Да, бывает... Вы бы видели, как у него голова дернулась! Я думала...
думала, в окно выпрыгну! - Людмила Ильинична громко зарыдала.
Физрук Николай Семенович, случайно заглянувший в дверь, увидел
растрепанную директрису, бегавшую со стаканом воды вокруг молодой
историни, услышал, как та рыдает, и осторожно прикрыл дверь.
- Ну и не повезло же Людмиле! - озабоченно сообщил он в учительской
другу-трудовику. - Приходкина ж душу из нее вынет, когда узнает!
- А может, не узнает! - с надеждой предположил он.
- Ну да! Тут тебе во сне баня приснится, а наутро тебя: «С легким
паром!» Будто сам ие знаешь!
...Вечером, около семи, Людмила Ильинична чуть-чуть припудрила
щеки, подкрасила глаза и пошла к Приходкиным.
Дверь ей открыл хозяин. Людмила немного знала его, видела в школе на
собрании. Невысокий такой мужчина, лысоватый, приветливый, работал
шофером на лесовозе. Он поздоровался и отступил в сторону, приглашая
войти.
- Раздевайтесь, пожалуйста, вот здесь... Нет-нет, не разувайтесь, у нас
не прибрано, проходите! - Он повел учительницу в комнату. - Вы насчет
Тольки, да? Опять какие нелады? - мужчина подвинул гостье стул.
- Да, я насчет Толика, - ответила Людмила Ильинична и замолчала. Но
как-то нужно было начинать.
- Понимаете, тут у нас... А Толик дома?
- Ну да. Он там, в другой комнате. Позвать?
- Ага, позовите.
Толя! - позвал отец. - Анатолий! Поди сюда, тут к тебе учительница
пришла! В дверях боковой комнаты появился Приходкин-младший.
- Че? - он посмотрел на учительницу и опустил голову. – Че вы
пришли-то? - тихо покосившись на дверь , из которой вышел, спросил он. -
Сказали бы папке, он бы сам в школу пришел.
- Понимаешь, Толик... понимаешь, я сегодня в общем-то не хотела так.
- Людмила Ильинична встала и подошла к мальчишке. Она положила ему руку
на плечо. - Я как-то случайно, ты меня извини, честное слово! Будто, знаешь,
тормоз какой-то сорвался, правда. Извини меня!
- А че, вы же не виноваты, я же сам... это... - мальчишка растерялся.
- Но нам нельзя так, понимаешь, и я... ну неприятна себе после этого. -
Людмила Ильинична обернулась к отцу и быстро заговорила: - Видите ли,
сегодня у нас на уроке... безобразный случай вышел. Я вашего сына ударила.
По щеке. Даже не знаю, как это получилось. Но я не потому, что боюсь, будто
вы будете жаловаться, вы не подумайте! Я просто никогда не дралась, и это
все так мерзко с моей стороны получилось, что...
- Ну что вы' Ну чего вы так волнуетесь! Не надо! - Приходкин-старший
и сам растерялся. Он вскочил со стула и несколько раз быстро пригладил
волосы. - Если получил, то, значит, заслужил! Мне самому иногда хочется ему,
паршивцу, врезать. Вы не расстраивайтесь, ему на пользу пойдет. Бывает!
Людмила Ильинична не слышала, как в комнате появился кто-то еще.
Голос за спиной буквально заставил ее вздрогнуть.
Ну и ну. Докатилися! — громко сказали за спиной.
Людмила обернулась. У дверей, откуда недавно вышел Толик, стояла
среднего роста полноватая женщина. Ничего особенного в ней не было:
обыкновенное лицо, о котором только и можно было сказать, что оно -
«репкой вверх», Да еще, пожалуй, выделялась прическа, непропорционально
высокая и идеально уложенная. «Шиньон, что ли?» - не к месту удивилась про
себя Людмила.
Докатились, говорю. Грехи, никак, замаливать прибежала? Не стоило!
Перетопчемся как-нибудь, не гордые.
- Да ты что, Люба? Человек зашел вот об Анатолии поговорить, а она...
ишь ты, подбоченилась! - Глава семьи, вконец смущенный, повернулся к
учительнице: - Вы ничего, она у меня не особо привегливая, характер такой...
Поставь-ка, Любонька, чайку, а?
- Чего? Чего ты там сказал про характер? Пентюх ты бесхребетный!
Чайку им! Тут его сынку мозги вышибают, а он - ,чайку! - Приходкина
двинулась к Людмиле. - Ну что, милочка, боязно стало, да? Щас небось
думаешь, жалобы в районо писать будут, а там и по башке достанется? А?
Ишь, принарядилась!
Людмила замерла. Она не испугалась, нет, просто у нее появилось такое
чувство, будто ее связали, и было непонятно - то ли биться в этих путах, то ли
затаиться.
- Я не принарядилась, я всегда так хожу. И я не боюсь жалобы... И я не
милочка вам! Я к Толику пришла. Извиниться. Почему вы так со мной
разговариваете?
- Меня еще не учили, как разговаривать! Самою-то хорошо научили?
Хорошо, да? -она подходила всё ближе.
- Мам, да мне не больно было, чего ты! - Сын схватил мать за руку, но
она, даже не посмотрев в его сторону, отмахнулась.
- А вить напишу. Напишу! Я вам покажу, как с нами обращаться
нужно! Гляди-ка на нее: вырядилась, нафуфырилась - а сама же и руки
распускать!
- Любовь, прекрати! Прекрати, говорю, слышишь! Ты что как с цепи
сорвалась? К ней человек в гости, а она... - Приходкин тоже двинулся к
Людмиле, с таким расчетом, чтобы оказаться между нею и женой. - Вы нас
извините, - он попытался улыбнуться, - мы тут маленько повздорили, вот она
и развоевалась.
- Что? Это я-то с тобой вздорила? Что ты врешь! Ты ж мне рот
затыкаешь! Что ты мне вечно рот затыкаешь, а?! Сам пентюх пентюхом, а мне