-- Ха-ха-ха! -- покатился со смеха вошедший первым гость. -- Ха-ха-ха! Ой, не могу, не могу!
И подхваченный под руку молодым врачом он подпрыгивая и то и дело приседая на корточки, пошел вокруг елки, а за ним и остальные.
Тем временем, стоя в углу гостиной, доктор Подкопаев объяснял Вольфу на скорую руку:
-- Этот человек проживет самое большее полгода. Он буквально умрет от смеха. Никакой организм не выдержит этой постоянной судороги безысходного веселья. -- Да полно вам, Оптимист, -- крикнул в сторону доктор. -- Оптимистом его прозвали больные. По своему прошлому, он актер, кажется, талантливый. У него нет родных, и никто не знает причин его болезни. В прошлом году в какой-то водевильной роли он захохотал на сцене, взявшись руками за живот, да так и хохочет безостановочно с тех пор. Это хорошо, что вы неожиданно осветили елку, больные надолго займутся ею. Блондин -- хороший музыкант, бывший офицер. У него оригинальное помешательство -- воображает себя стеклянным, а посему и носит кличку Стеклянного. В один прекрасный день он умрет от испуга стукнувшись сильно обо что-нибудь или нечаянно растянувшись на полу. Что называется, разобьется вдребезги. Больше всего мы и оберегаем его от этого. От ничтожных толчков, конечно, не убережешь, но тогда он и думает, что вот, слава Богу, не разбился. Так, чуть-чуть треснул, но не разбился. Иногда он очень комичен -- этот ходящий на цыпочках хрустальный бокал. Старика-еврея я бы может быть к вам и не привез, но он действует умиротворяющим образом на других, да и помешательство его, пожалуй, незаурядно. Ему кажется, что от него родится Мессия. Хорошенько не понять, но похоже на то, что он сам произведет его на свет, потому что минутами он точно прислушивается к какому-то важному и торжественному процессу, совершающемуся внутри него, и весь светлеет. Должно быть за это светлое выражение лица его и прозвали самого Мессией. Толчок к его болезни довольно обыкновенный -- он потерял состояние на бирже. Ну-с, женщина -- к сожалению, банальный тип -- невеста принца. Такими невестами в любом сумасшедшем доме хоть пруд пруди! На войне у нее убили жениха, но она не верит этому, ждет его возвращения каждую минуту и заодно верит тому, что он не обыкновенный офицер, а какой-то иностранный принц. Частенько ей представляется кто-нибудь этим самым принцем -- переодетым и загримированным, конечно. Сегодня им будете вы. Теперь, самое главное, смотрите на них, как на старых знакомых и принимайте за чистую монету все, что они будут говорить. Можете смело надавать им кучу самых неисполнимых обещаний. Все. Доктор Подкопаев быстро подошел к елке и сказал:
-- Господин Стеклянный, вы бы сыграли нам ваш любимый Шопеновский вальс.
IV.
Слегка согнувшись, не сводя глаз с клавиатуры, сидел за роялем высокий блондин, которого называли Стеклянным, и из-под его тонких, вытянутых пальцев, нотка за ноткой, отчетливо и странно-раздельно лилась журчащая мелодия вальса. В согнутой позе музыканта, в неподвижности его плеч и в размеренном движении его пальцев, таилось столько необыкновенного, хрупкого, именно какого-то стеклянного напряжения, что самая музыка Шопеновскаго вальса с его тонкими говорливыми, обгоняющими друг друга, нотками казалась какой-то стеклянной. Вот-вот соскользнет со стула и разобьется высокий музыкант и рассыпятся в кусочки его стеклянные пальцы и закатятся по дальним углам гостиной бесчисленные стеклянные шарики-нотки. Застывший от невольного осторожного страха Вольф сидел рядом с доктором Подкопаевым и, насколько мог, наблюдал, кроме Стеклянного, и за другими гостями.
Вблизи, на диванчике, рядом со стариком Мессией, внимательно слушавшим музыку, сидел и тихонько хихикал утомленный беготней и приседаниями около елки веселый Оптимист. Визави с Вольфом, поближе к роялю, держа за руку молодого врача, сидела красивая женщина, рассказывала ему что-то на ухо, улыбалась, и то и дело лорнировала Вольфа, а ее глаза, расширяясь, уже как будто узнавали в нем кого-то.
-- Вот видите, я вас предупреждал, -- шепнул Вольфу Подкопаев.
Стеклянный доиграл один вальс и начал другой, Мессия светлел и светлел уходя куда-то в глубину своего существа, Оптимист блаженно отдыхал от смеха, прислонившись к нему плечом, невеста принца улыбалась все кокетливее и откровенней, и вдруг в гостиной стало совсем по-обычному уютно и просто. Как будто, на минуту, позабылась и Вольфом, и обоими врачами, и сидящими четырьмя людьми, вернее четырьмя оболочками людей, необъяснимая, непоправимая, неуловимая даже для науки причина, именуемая безумием. Мужчины с интеллигентными лицами и в приличных пиджаках и женщина в изящном платье молчат и при этом не только походили на живых здоровых людей, но казались особенно воспитанными и интеллигентными. И почему-то хотелось Вольфу продлить и эту музыку, и это молчание.