— Мне тоже, — не отводя от нее пристальный взгляд, он поднял свою сонную красавицу на руки, и они снова забылись друг другом.
Примерно через два месяца Оля, дрожа от волнения, вручила своей рок-звезде что-то вроде фломастера.
— Что это? — удивленно спросил Рома.
— Результат нашей любви, — произнесла Оля, сгорая от счастья.
— Ты серьезно? — понизив голос на тон, спросил Рома.
— Серьезней не бывает, — пропела Оля, обвивая руками Ромину шею.
Рома с окаменевшим лицом оттолкнул ничего не понимающую Олю и вышел из комнаты. Вернувшись, он протянул ей конверт и сказал:
— Здесь должно хватить. Я музыкант, понимаешь? Я художник. Я должен нести людям красоту. В моем мире нет места этому ребенку.
Изумленная Оля не знала, как себя повести.
— Как ты можешь такое говорить? Ведь это наш ребенок, наша плоть и кровь, — с трудом сдерживая слезы, Оля попыталась призвать будущего отца к свету.
— Мне он не нужен. И ты мне не нужна. Если не хватит денег, скажи. Только избавься от него.
Оля поняла, как сильно она ошибалась, думая, что эта красивая обертка стоит ее любви. И не сказав больше ни слова, выбежала на улицу.
«Фальшивка! Пустышка! Бездушный самовлюбленный сухарь!» — всю дорогу домой Оля не прекращала посылать проклятия в адрес горячо любимой, как ей раньше казалось, перелистанной страницы.
Утопая в бессонных муках, Оля практически ничего не ела и не отвечала на расспросы не находящей себе место матери. Потерявшей надежду Оле казалось, что мир отвернулся от нее. Не быть ей студенткой. Не быть любимой женой. Не быть матерью. Она не хотела избавляться от ребенка, но не могла представить себя в роли матери-одиночки, не забившей и двадцати голов в ворота жизни. Она не могла даже и подумать о том, чтобы рассказать родителям о своем положении. О том, что их домашний цветочек зарос сорняками и поддался лживым речам льстивого бессердечного эгоиста.
Прошла неделя страшных сомнений. Оля собралась с мыслями и решилась на непоправимое. Каждый шаг в сторону клиники оставлял неисцелимый рубец на ее сердце. Каждая секунда выжигала шрамы на юной душе.
— Ты чего такая хмурая, ежик? — родной голос вывел поникшую Олю из транса. — Подумаешь, дождь. Разве нам, ежам, он не подвластен?
Оля приподняла печальный взгляд на сияющего улыбкой Митю. Его лицо будто блистало и освещало своим светом потемневший под грозной тучей двор.
— Митька, если бы ты знал, — жалобно застонала Оля, и не совладав с собой, прильнула к Митиному плечу и разрыдалась.
С того непогожего дня прошло чуть более десяти лет. Оля и не думала, что окажется на скамье присяжных и будет оценивать действия попавшего в силки человека. Решать, что правильно, а что нет. Оля, оступившаяся на первой же ступени трапа, ведущего к мудрости. Оля, едва не совершившая фатальную ошибку, которую вряд ли смогла бы себе простить. Оля, спасенная любовью своего верного друга и отдавшая все свои силы, всю свою любовь и всю себя заботе о Митьке и об их ежиках — так не похожих друг на друга сыновьях, пришедших в мир во всепоглощающей любви, разгоревшейся на останках подобия на чувства.
Оля мысленно поблагодарила Бога за то, что в тот день именно Митька оказался у нее на пути. Ведь если бы не он, возможно, она бы не приняла верное, хоть и немного запоздалое решение.
***
— Уважаемые присяжные-заседатели! — адвокат вызволил Олю из тисков прошлого. — Прошу вас учесть все противоречия и неточности, а также искаженную трактовку действий подсудимого в угоду линии обвинения безо всяких на то объективных причин и не принимать видеозапись как бесспорное доказательство вины моего подопечного.
Александр подчеркнул взглядом полную уверенность в своих словах и вернулся на свое место, дружески похлопав по плечу примкнувшего к прутьям Костю.
Глава IV. Цена за результат
— Добрый день, Лина Григорьевна! — прокурор поприветствовал помощника судьи.
— Добрый день, Владимир Владиславович!
— Интересное у нас получается дельце. Я никогда еще не был так увлечен, если не брать в расчет мои самые первые дела, — поделился своими впечатлениями прокурор.
— Да, помню-помню. Вы тогда не пропускали ни одной мелочи и придирались к моим протоколам по каждой запятой, — смеясь, Лина Григорьевна упрекнула своего старого знакомого.
— Не серчайте, Лина Григорьевна, я тогда был совсем молод, этакий бестолковый Дон Кихот6, — завуалированно извинился прокурор.