Он решил, что этой осенью обязательно сойдет с ума.
Иначе не вышло бы. Даже без позабытой праздничной круговерти, без музыки и карамельных яблок все равно случилось позолоченное чудо, а в нем даже настриженные кварталы доходных домов казались пряничными — абсурдно, приторно, до тошноты; и окруженный всем этим — окруженный, стиснутый, задушенный, чужой, лишний и одинокий — он вспомнил, каково это — всей душой, до дрожи, до самых нутряных печенок ненавидеть Менегрот…
…Думать, думать, думать.
Как можно думать не то что на бегу, а если даже не понимаешь, о чем думать-то, а уже надо что-то изобрести, что-то сообразить и что-то сделать такое единственно верное? Не выходит. Нельзя. Может, кто-то и способен, умеет так, но…
Единственное, что придумал (не считая, как под свое «гдеблядь?!» сбил с ног и затоптал прямо на пороге подвернувшегося гвардейского ротозея), пронесся по коридорам, по лестницам, по переходу в сторону площади (почему вообще побежал к площади? наверное, потому, что, когда ставил там «Глаурунга», бездумно заприметил припаркованную мотоколяску)… В общем, ничего не придумал, а просто пронесся через полдворца, собрал за плечами половину его охраны, включая олухов, которые попались по пути под руку и получили в ухо, пронесся и вывалился на ступеньки, выставил оттуда палец и как зарезанный заорал:
— В эту суку вселился Моргот! Держите!
Чудо: хватило остатков соображения не пальнуть прямо там. Пальнул бы — скрутили бы самого, а то и получше… Нет — не пальнул. Орал только, и — о, снова чудо! — повезло. У суки (у той, у главной) сыграло: обернулся и вместо того, чтобы спокойненько покрутить у виска пальцем, удивиться или самому крикнуть что-то типа… типа «Сам такой!» — вместо этого толкнул королеву в коляску и вдавил на газ.
Вдавить на газ проще всего. Это вообще многое решает. Почти все. Когда несешься вперед на полной скорости, смотреть по сторонам некогда, а вариантов остается два — или сам сметаешь, что на пути вылезло, или рано-поздно находишь препятствие потверже и превращаешься в лепешку. Шмяк!
Вот мотоколяска оказалась мягкая и легкая.
Быстрая тоже, поэтому пожужжала еще, покрутилась по площади среди барьеров и стальных корзин факелов, среди наколоченных крест-накрест ограждений и заметавшихся бестолковых эльфов. Они заполошно верещали «Не стрелять!», «Осторожно!», «Королева!» и еще что-то там такое и…
«Глаурунг» пнул мотоколяску лё-о-огонько так и так приятно… — вот так же приятно пнуть кожаный мяч, отправить в красивый полет свистящим навесом.
«Умно ли это?» — подумал.
«Успел ли я что-то решить?» — подумал.
«Ни хрена, Белег. Ни-хре-на».
Рев мотора, высверк в темноте фар — ну чисто глаза проснувшегося чудовища, — и не в меру шустрая мотоколясочка, доигравшись, докрутившись и выехав почти на мост, подпрыгивает и краси-и-ивенько так перелетает через кованые перила… А потом краси-и-ивенько входит в воду.
Бамц.
Плюх.
Бульк.
…Потом, когда ее достали — достали пустую, а вокруг ничего больше не нашли, даже когда вместе со своим чудищем искал Йарво, — вытащили смятую, как жестяная банка, саму мотоколяску, мусор всякий и женскую туфлю — да и та оказалась старой и чужой… Но летело потрясающе красиво.
Восхитительное все-таки чувство — управлять чудовищем. Говоришь ему: «Вперед» — не словами даже, сердцем, — и оно несется, сметая все, послушное и жадное.
Вперед-вперед-вперед… Странно, это даже немного успокаивает, потому что иначе сердце бы или разорвалось, или остановилось, или выпрыгнуло из горла — потому что нельзя так. Слишком.
Очень много вопросов. Очень. Вот: можно ли проехать на бронемобиле по парковой тропинке? Если с разгона можно ломать боковые ворота, разносить кадки и скамейки, то, наверное, можно и проехать. Рискнуть так точно. Будут ли деревья против? Мы проверим. Проверим, дружище Глау?.. Может быть, я угроблю тебя этим, но почему-то кажется, ты поймешь. Почему-то кажется…
Думать-думать-думать. Думай!
Где живут барсуки? Где живут лисы?
Задачка для умственно отсталых детей, нам по силам. Ответ: в лесу. Очень хорошо.
И-и-и?
Кстати, об умственно отсталых детях.
Если ребенок выбегает наперерез ломающему кусты и деревца бронемобилю, нормальный ли он? Даже не беря во внимание иные факты.
«Где?!» — взревел — это уже сам, и даже остановил рвущееся следом дополнение.
От встряски у мальчишки мотается голова — один в один, как у тряпичной куклы. И один в один, как у ловкого прыгуна господина казначея, будь он неладен и прости меня, Создатель.
«Где?!»
«Там…»
Там.
Хорошее указание. Емкое. В самый раз для ночного леса.
«Это что?!»
«Это — он… Я забрал… Я вернулся…»
Забрал он. Опять он забрал.
Маленькая подарочная коробочка, в самый раз сунуть обручальное кольцо для счастливой избранницы. Лучше бы кольцо и сунули, лучше бы обжимались уже где-то по этому поводу совсем другие действующие лица, лучше бы коробочке вовсе не попадать в этот переплет…
Внутри — правда… Он.
Даже фары «Глаурунга» не такие… Нет, яркие, но… Другие. Померкли рядом, будто персональное чудовище застеснялось соседства и сощурилось. Не стесняйся, Глау…
Здравствуй, свет. Что мне с тебя? Что я тебе?
Вот разве…
Говорят, если осознаешь и принимаешь собственную безнадежность — становится проще. Не нужно тогда ждать от судьбы подарков и не нужно в них разочаровываться.
Но если и не ждешь? Если принял? Можно один-единственный раз получить нежданный подарок в маленькой картонной коробочке? Всего один? Не насовсем даже, на время? Я посмотрю и отдам. Я подсвечу. Можно?..
Кстати, еще вопрос: можно ли отвешивать леща и запирать в бронемобиле ребенка, если по факту ребенок старше тебя лет на десять?.. Кто бы ответил.
Думать-думать-думать.
Но думать — это вникать, это погружаться и ощущать все страхи, все риски, сомнения, трепет, дрожь в руках… Думать — это загонять себя в тупик. Если не думать, успеваешь больше. Успеваешь сделать то, что все равно не успел бы обдумать и безнадежно опоздал. Вот пример: если в темноте грызутся две взбесившиеся росомахи, но их самих не видно, а видно только одинаково мелькающие контуры, а потом эти контуры высвечивает, и они застывают на миг, на секунду, и эта секунда — все, что есть… вот тогда — палить или не палить?..
Может, и тут нужно было хорошенько подумать? А еще лучше подойти и спросить: извините, пожалуйста, извольте помедленнее, я за вами совершенно не успеваю.
Бах.
И еще два раза «бах».
Угадал? Угадал?.. Если кто-то с тремя дырками в затылке поднимается на ноги и медленно идет на свет, то, наверное, все-таки угадал…
Бах-бах-бах.
«Щелк-щелк-щелк», — это уже пустой магазин.
Для верности кулаками. И ботинками. Дергается? А, нет, не дергается, сам его дергает…
…наверняка в госпитале, в морге, могли дать бы очень любопытное заключение, но не дали даже самого завалящего, потому что в морг вообще ничего не попало. Обшарили потом и парк, и лес сверху донизу, берег реки и все дороги вокруг — пусто. Ни-ко-го.
Когда уже весь язык стесал пересказывать бред по пятому разу, влез кто-то доложиться, и у бедняги Ордиля лицо совсем вытянулось, а бедняга Орофер опять разорался, как самый потерпевший. А что теперь орать-то… Я тоже умею поорать. Лучше бы ремень из штанов вытащил и сходил поговорить с наследником.
Обиделся?
Выгнали точно так же, как потом выгнали из госпиталя — только в госпитале не орал и даже не хохотал, как помешавшийся, и язык не распускал, вел себя совершенно прилично и тихо и просто ходил по коридору. Ну или, может быть, не просто, поди теперь вспомни…
Дома — тоже. Вопросы, вопросы, вопросы — вылитые воробьи, дай-дай-дай.
«Нис Дорвэн, меня тошнит от вас, ваших проклятых булок и вашего идиотского сочувствия. Идите, пожалуйста, в задницу и не трогайте меня».
Хлоп.
Молодец, так и делай всегда. Скотина и дрянь. Мерзавец.